Вадим Прокофьев - Среди свидетелей прошлого

Нет, они не полагались только на свою память, братья пересмотрели летописи. Прочли они «Степенную книгу», «Четьи-Минеи». Обнаружили там жития того самого киевского митрополита Константина. И как он в Киеве сидел, и как в Царьград ходил, и как его из Киева изгнали — все вычитали. А вот о соборе — ни слова. И потом летописцы не упоминают о нем, молчат в веках и русские митрополиты. Молчат патриархи русские и константинопольские. Не вспомнил Никон, боровшийся с раскольниками. Не знал о нем и Симеон Полоцкий. Возможно ли такое?

Нет, такой случай невероятен.

Но братья Денисовы не ограничились только этими доводами. Они обратили внимание на датировку «Деяния», и это был уже чисто палеографический подход к памятнику.

В «Деянии» в четырех местах повторяется дата «6652 год» — год созыва Киевского собора. Сказано, что на киевском столе сидел тогда великий князь Ростислав Мстиславич. Но вот беда — Ростислава Мстиславича в том году в Киеве быть не могло! Его призвали лишь в 6667, а княжить он стал и того позднее. Да и митрополит Константин появился в стольном граде лишь в 6664 году.

Когда же сравнили первоначальный список Питирима с присланной копией «Деяния», то даты оказались подправленными — собор отнесен к 6665 году, что соответствовало 1157 году от рождества Христова, но в 6665 году Ростислава еще не было в Киеве. А когда появился он, митрополита Константина уже изгнали…

Особенно интересен анализ внешних признаков рукописи, проделанный старообрядцами.

«Старцы» исследовали чернила и переплет, пергамен, начертания букв, обрез краев. «Суть и иная знамения в оном деянии на хартии писанном, яже нам наносяще сомнение, чудится нам подают: дивимся чернилам ими же деяние оно писано, поняже черностию своею различествует качество письма залежалого древлехаратейных книг… Сомняемся и буквам, в нем писанным — Белорусским, нынешнего века пописи, яже в древлехаратейных мы не видехом».

Блестящий палеографический анализ, уничтожающая критика, филологические наблюдения старцев — все это понудило святейший синод поспешить изъять из обращения «Деяние». Его заложили в особую сумку, запечатали печатью синода и сдали на хранение в синодальную библиотеку. И очень трудно было извлечь оттуда эту рукопись даже по «высочайшему соизволению».

Уже на примере этих старообрядческих палеографов можно определить и круг вопросов, которые изучает палеография.

Главный вопрос, на который должен ответить палеограф, — когда, в каком году, столетии, полувеке создан тот или иной письменный документ; но прежде чем на этот вопрос можно будет получить утвердительный ответ, исследователь выяснит целый ряд наводящих вопросов: на каком материале написана рукопись? Пергамен, береста или бумага это? И в каком веке этот материал применялся, когда был изготовлен? Чем написана рукопись — чернилами, тушью? Выдавлены ли буквы костяной палочкой или отпечатаны типографски? Каков состав чернил, туши, краски; какова графика письма — устав ли это, или полуустав, скоропись? Какого века письмо; русское, белорусское или малороссийское оно? К какому времени относятся заставки, инициалы, орнамент, миниатюры; из чего сделан переплет, есть ли печати, какие они — вислые или прикладные, анонимные, частные или государственные? Нет ли герба княжества, области, губернии, наконец, государства?

Из всех этих частных вопросов складывается ответ на главный — когда?

тобы добраться до моря, рекам приходится порой пробежать многие тысячи километров, переплескивать через пороги, плутать в лабиринтах тесных горных русел, встречаться на пути с сотнями других рек и речушек, которым не выпала на долю честь самим пробить себе выходы к морю.

Так и документы. И иногда, прежде чем занять свое место на полках архива, им приходится много путешествовать. И на их пути вставали пороги. Не всем удавалось перебраться через них. Многие погибали, другие получали тяжелые увечья.

Если бы каждый документ, созданный человеком после изобретения письменности, сохранялся бы в архивах, то здания этих хранилищ высились бы в каждом городе, каждом селе, архивы бы вытеснили живых, они бы стали бедой. Но это, конечно, не оправдание гибели бесценных памятников. Это просто констатация факта, как и то, что люди сами отбирают для хранения на века наиболее ценное, нужное, значимое из документов. И не каждая бумажка может и тем более должна быть сдана в архив.