Натан Эйдельман - Пушкин - Из биографии и творчества. 1826-1837

По логике рассказа А. Г. Хомутовой, беседа касалась в основном первых двух «пунктов» — о том, что было. Поэтому прежде всего сложим вместе разные свидетельства именно об «историческом элементе» встречи.

Н. Лорер:

«…освобождаю вас от этого наказания с условием ничего не писать против правительства.

— Ваше величество,— отвечал Пушкин,— я давно ничего не пишу противного правительству, а после „Кинжала“ и вообще ничего не писал» [85] Лорер Н. И. Записки декабриста, с. 204—205. .

Ар. Россет:

«Император Николай, на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: „Что же ты теперь пишешь?“ — „Почти ничего, ваше величество: цензура очень строга“.— „Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура?“ — „Цензура не пропускает и самых невинных вещей: она действует крайне нерассудительно“» [86] Грот Я. К. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники, с. 288. .

Наконец, А. Мицкевич:

«Царь почти извиняется перед Пушкиным в том, что завладел троном: он полагает, что Россия ненавидит его за то, что он отнял корону у великого князя Константина; он оправдывался, поощрял поэта писать, сетовал на его молчание» [87] Мицкевич А. Собр. соч., т. 4, с. 389. .

Из нескольких воспоминаний вырисовывается вероятная логика определённой части разговора: Пушкину говорят о его прошлом, о ранних вольных стихах или о нелояльном молчании. Поэту легко оправдаться. Очевидно, он защищается так же, как прежде — в нескольких письмах к друзьям: «Со мною он <���Александр I> поступил не только строго, но и несправедливо. Не надеясь на его снисхождение, надеюсь на справедливость его» ( XIII, 121).

О несправедливости Пушкин толкует и в одном из писем Жуковскому (уже после восстания, поэтому выражения выбираются достаточно осторожно): «Его величество, исключив меня из службы, приказал сослать в деревню за письмо, писанное года три тому назад, в котором находилось суждение об афеизме, суждение легкомысленное, достойное, конечно, всякого порицания» ( XIII, 265).

Мы можем уверенно утверждать, что новому царю Пушкин, пусть в самой корректной форме, сумел пожаловаться на несправедливость старого, на несоответствие постигшей его кары — «легкомысленному поступку».

Лакруа (со слов М. А. Корфа и др.) сообщает, что «Пушкин без труда оправдался в тех подозрениях, которые тяготели над ним и были последствием его неосторожных отзывов о разных злоупотреблениях; благородно и открыто изложил он пред монархом свои политические мысли…» [88] Лакруа П. История жизни и правления Николая I, т. 1, с. 400, перев. с фр.; Военный сборник, 1868, № 3, с. 83.

Ещё в апреле 1825 года, отвечая друзьям на их призывы к благоразумию, отказу от радикальных идей, Пушкин замечает: «Теперь же всё это мне надоело; если меня оставят в покое, то верно я буду думать об одних пятистопных без рифм» ( XIII, 167).

Подобные признания, естественные в письмах к Жуковскому, не подходили для объяснения с правительством. Слишком резкий отказ от прежних идей невозможен, безнравствен и — главное — не соответствует тому, что Пушкин думает на самом деле. Поэт вырабатывает другую, достойную формулу, которую сначала апробирует в письме Жуковскому от 7 марта 1826 года (явно для передачи «наверх»), а затем — включает её в послание на имя Николая I (май или июнь 1826 г.): «С надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием» (за легкомысленное суждение касательно «афеизма»); «с твёрдым намерением не противуречить моими мнениями общепринятому порядку» ( XIII, 283). В этих строках — основа не только письменной, но и устной самозащиты Пушкина; подчёркивается наказание, уже полученное за «прошлые грехи»…

Царя, однако, больше интересуют свежие, последние «выходки».

Из стихотворений, написанных уже после высылки 1820 года, Пушкин, по рассказу брата, упомянул лишь «Кинжал» — и неспроста: именно это сочинение, как мы помним, фигурировало на процессе декабристов; несколько показаний подтверждали, что М. П. Бестужев-Рюмин принимал у Соединённых славян клятву готовности нанести удар самодержцу, причём важнейшим элементом этой клятвы было чтение пушкинского «Кинжала» [89] См.: Пушкин и декабристы, с. 365—367. . Поэт знает или подозревает, что его стихи попали «на следствие», и поэтому сам первый говорит царю о «Кинжале»; при этом Пушкин, возможно, возражал против того смысла, который нашли в «Кинжале» самые левые истолкователи; ведь в стихотворении между прочим воспевался и кинжал Шарлотты Корде: здесь была почти полная аналогия со стихотворением «Андрей Шенье»; в обоих сочинениях как будто порицаются «крайности» французской революции,— и тем не менее стихи опасны для самодержавия…