Натан Эйдельман - Пушкин - Из биографии и творчества. 1826-1837

Наконец, именно в начале 1830-х годов народ был замечен правительственными идеологами, среди которых Булгарин не последний…

Народ, по словам Герцена, представлялся в ту пору «спящим озером, которого подснежные течения никто не знал <���…>» [638], — «не люди, а материал, ревизские души, купленные, всемилостивейше пожалованные, приписанные к фабрикам, экономические, податные — но не признанные человеческими».

На другом же общественном полюсе Л. В. Дубельт заносит в дневник свои довольно откровенные суждения о мужике, без сомнения, сходные с подобным же взглядом его «коллег»: «Отчего блажат французы и прочие западные народы <���…>? Оттого, что у них земли нет, вот и вся история. Отними у нас крестьян и дай им свободу, и у нас через несколько лет то же будет…

Мужичку же и блажь в голову нейдёт, потому что блажить некогда <���…>

Нет, не троньте нашего мужичка, только подумайте об том, чтобы помещики с ним были милостивы <���…> Тогда мужичок наш будет и свободен, и счастлив».

Дубельт находит, что в России «все от царя до мужика на своём месте, следовательно, всё в порядке <���…> Пусть наши мужички грамоте не знают <���…>, они ведут жизнь трудолюбивую и полезную, они постоянно читают величественную книгу природы, в которой бог начертал такие дивные вещи, с них этого довольно!» [639]

Итак, народ, живущий своей жизнью, сохраняющий старинный образ существования и мыслей,— необходимое условия самодержавной власти. Откровенная версия так называемой теории официальной народности в изложении одного из главных её практиков.

В работах о Пушкине (в частности, по поводу борьбы с Булгариным) ещё недостаточно учитывается влияние на всю общественную, политическую, литературную атмосферу 1830-х годов нового идеологического курса, который был провозглашён министром народного просвещения С. С. Уваровым: формула «самодержавие, православие, народность».

В декабре 1832 года Уваров во всеподданнейшем отчёте по поводу «искоренения крамолы» в Московском университете восхвалял «истинно русские охранительные начала православия, самодержавия и народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего отечества» [640]. В 1834 году сходные рекомендации были повторены в циркуляре попечителям учебных округов. «30-е годы XIX века,— отмечает современный историк,— время оформления „теории“ официальной народности как цельной идеологической доктрины самодержавия, ставшей с тех пор вплоть до 1917 года его идейным знаменем» [641].

Понятно, мы не имеем цели подробного освещения всей этой проблемы [642], но ограничимся лишь некоторыми общими соображениями, не слишком уводящими от пушкинской темы.

В IV главе нашей книги говорилось о попытках Николая I и части высшей бюрократии (Сперанский, Блудов) осуществить некоторые реформы, в частности, начать освобождение крестьян облегчением участи дворовых. Пушкин (и, конечно, не он один) ещё в начале 1830 года считал близкими существенные перемены («великие предметы») — те самые, на которые царь намекнул в кремлёвской беседе с поэтом 8 сентября 1826 года (см. XIV, 69).

Сопротивление консервативной бюрократии, дворянства заставило отступить даже весьма умеренных реформаторов, крестьянский вопрос практически не сдвинулся с места, верх взяла уже упоминавшаяся формула великого князя Константина: «Что касательно существенных перемен, лучше <���…> отдать их ещё на суд времени». Бунты, восстания, революции 1830—1831 годов в пределах Российской империи и в Европе ещё больше охладили реформаторский пыл высшей власти. Теперь царю, правительству приходилось примирять непримиримое: реформы, прежде всего крестьянские, нужны (им наверху это довольно ясно),— но провести реформы, по их понятиям, невозможно, смертельно опасно. «Бунтовщиков» боятся поощрить одним намёком на свободу,— и одновременно обозлить могущественных крепостников.

Основой внутренней политики 1830-х годов объявляется уваровская триада: «самодержавие, православие, народность». В этой формуле, как легко заметить, «просвещение» отсутствует (а ведь её объявляет министр народного просвещения!).

Отныне в идеологию с особой силой вторгается идея о «единстве монарха с верным, покорным народом», единстве, противостоящем возможной крамоле со стороны просвещённого меньшинства.

То, что не прошло, было отвергнуто дворянской элитой в 1801 году (непросвещённую систему Павла с радостью заменяют просвещённым абсолютизмом Александра) — теперь на новом витке исторической спирали возрождается и утверждается.