Сергей Нилус: Собрание сочинений - Том 2

Уверенный в особой назидательности этих заметок почившего игумена как для верующего православного люда, так и для монашествующей современной братии, я разобрал их, связал их по силе своего разумения в одно целое, не убавив и не прибавив в них ничего своего, самоизмышленного, и даже, по возможности, сохранив слог и способ выражения мыслей самого автора. Покойный, не получив законченного образования, не мог создать и обработать цельного литературного произведения, но природное дарование его было не из заурядных, и оно дало в его заметках такой богатый и яркий литературный, бытовой и психологический материал, что легок был мой труд, который я теперь и предлагаю вниманию и назиданию моего дорогого читателя.

В напутствие к биографии игумена Феодосия сообщу характерную черту прозорливости великого старца и наставника монашествующей братии Оптиной Пустыни и всего православного верующего міра, отца Амвросия Оптинского, под духовным крылом которого воспитывался и отец Феодосий.

Жил игумен Феодосий уже на покое в Скиту Оптинской Пустыни и, несмотря уже на известную только одному Богу степень своей духовной высоты, нередко подвергался искушению от духа уныния, столь знакомого всем, кто внимал своей духовной жизни. В одно из таких искушений прибегает старец-игумен к старцу Амвросию и почти с отчаянием плачет к нему:

— Батюшка, спаси — погибаю! Свинья я, а не монах: сколько лет ношу мантию, и нет во мне ничего монашеского. Только и имени мне, что — свинья!

Улыбнулся Старец своей кроткой улыбкой, положил свою руку на плечо склонившемуся перед ним и плачущему игумену и сказал:

— Так и думай, так и думай о себе, отец игумен, до самой твоей смерти. А придет время — о нас с тобой, свиньях, еще и писать будут.

Это мне рассказывал один из сотаинников жизни покойного игумена, ныне еще здравствующий отшельник Оптинский.

Лет двадцать прошло с этих знаменательных слов блаженного Старца, и суждено было им исполниться через мои грешные руки, руки того человека, который в то время сам так далек был не только от подвижников монашества, но и православным-то числился по одной метрике, выданной Московской Духовной консисторией для поступления в гимназию.

О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как неисповедимы судьбы Его и неисследимы пути Его! (Рим. 11, 33.)

Относительно моей родословной вот что я не раз слышал в юности лично из уст моего родителя.

Пращур наш местожительство имел в селе Мелике в 12 верстах от г. Балашова, Саратовской губернии. В то время город этот был не что иное, как деревня, принадлежащая помещику Б у, а селение Мелик — несколько сотен семей язычников-идолопоклонников мордовцев. Мой пращур был их старший повелитель и начальник. Когда Петр I, желая скрыть свои благодетельные и мудрые планы от наблюдения кабинетов европейских держав, строил флот для взятия Азова в Воронеже, пращур наш, без всякого со стороны правительства к тому побуждения, возымел собственное желание принести, по силе возможности, дань своего верноподданнического чувства, и, когда Государь нуждался в материальной помощи, он нарубил для него несколько сот вековых корабельных дубов, срубил их в плоты и собрал несколько тысяч пудов ржаной муки от всех подвластных ему племен. Все это он желал доставить в кулях на плотах по рекам Хопру и Вороне. Но так как в то время не было в той стране хороших лоцманов и по рекам не было открыто судоходство, то план его не осуществился и цель не была достигнута. Плоты, которые были спущены с грузом кулей муки во время полой воды, занесло в рукава заливов, а некоторые и вовсе потонули. Только несколько плотов догнали до Новохоперской крепости. С великим горем ускакал мой пращур на лошадях в Воронеж и предстал пред лицо Державного и объяснил ему о неудаче своего предприятия. Петр не оставил без внимания усердия мордвина и пожаловал ему в знак своей милости водяную мельницу на реке Хопре, близ села Репного, в вечное потомственное владение и несколько десятин лесу с землею, на что была выдана грамота, впоследствии записанная в церквах Репнинской и Беломойской. Подаренный лес был окопан глубокой канавой, следы которой я не раз еще видел, когда езжал с родителем моим на охоту с ружьем осенью за зайцами. Местность эта поднесь называется «Крутица», а прежде называлась «Лес Вагаева», по прежней нашей коренной фамилии.