Реза Аслан - Нет бога, кроме Бога. Истоки, эволюция и будущее ислама

В традиционной западной философии эта концепция радикального единства часто называется монизмом – понятие о том, что все вещи, несмотря на их разнообразие, могут быть сведены к одной «вещи» в пространстве, времени, сущности или качестве. Однако, возможно, более уместно обратиться к такому суфийскому идеалу радикального единения, как ахадийа , или «единство», чтобы подчеркнуть теистическое качество этого монистического идеала: аль-Ахад , «Единственный», – это первое и самое важное из девяноста девяти красивых имен Бога.

Именно этот теистический монизм заставляет суфиев отвергать традиционные двойственности не потому, что они избегают морально правильного поведения, а потому, что они принимают только «Существование Единства», под которым подразумевается Божественное Единство. По общему признанию эта концепция привела к большой путанице касательно истинных учений суфизма, особенно в свете действий так называемых пьяных суфиев, которые вопиюще нарушали исламское право, публично пили, играли в азартные игры и путались с женщинами для преодоления внешних аспектов религии. Однако тщетность существования традиционных двойственностей обычно демонстрируется посредством метафоры. Наиболее распространенная метафора для этого – пьянство и разврат, ставшие доминирующими символами в суфийской поэзии для такой самоуничтожающей и опьяняющей любви.

«Сегодня ночью я возьму сто бочек вина, – писал Омар Хайям в своем превосходном “Рубайате”. – Я оставлю весь разум и религию позади и заберу непорочность вина». Вино Хайяма – это духовное вино, оно представляет собой «благодать Господа мира», а суфий – это тот, кто отверг традиционные идеалы религиозного благочестия и нравственного поведения, кто бежал от «разума и запутанной паутины интеллекта», чтобы наполнить чашу своего сердца опьяняющим вином Божьей любви. Как говорит Хафиз: «Благочестие и нравственная доброта не имеют никакого отношения к экстазу; окрась вином свой молитвенный коврик!»

Как только завеса традиционных двойственностей отринута, эго уничтожено, а духу (рух) позволено поглотить кальб, ученик наконец достигает состояния фана, которое, как уже отмечалось, лучше всего перевести как «экстатическое самоуничтожение». Именно здесь, в конце пути, раскрывается истина Божественного Единства всего сотворенного, и суфий понимает, что, говоря словами Шаха Анги, «ручей, река, капля, море, пузырь – все в один голос говорят: Мы – вода, вода».

Отвергая собственные качества и атрибуты посредством радикального акта самоуничтожения, суфий полностью «входит» в качества и атрибуты Бога. Он не становится Богом, как зачастую неправильно понимают фана суннитские и шиитские мусульмане; скорее суфий утопает в Боге, так что Творец и творение становятся едиными. Эта концепция Божественного единства наиболее ярко выражена мистиком и ученым Ибн аль-Араби (1165–1240), который переформулировал традиционное мусульманское свидетельство о вере ( шахада ) из «Нет божества, кроме Аллаха» в «Нет Бытия другого, чем Бытие Аллаха; нет другой Действительности, кроме Действительности Аллаха».

Согласно постулатам школы мысли Ибн аль-Араби, оказавшей столь значительное влияние на развитие суфизма, что всю эту главу можно было бы посвятить только ей, человечество и космос, как две отдельные, но тесно связанные конструкции Вселенского Духа, подобны двум зеркалам, отражающим друг друга. Используя тавиль, Ибн аль-Араби переосмыслил утверждение Корана о том, что Бог создал человечество «из одной души» (4:1), чтобы обозначить саму вселенную как «единую сущность». Для аль-Араби люди – это «краткое изложение великой космической книги», и те немногие, которые «полностью осознали [их] неотъемлемое единство с Божественной Сущностью», цитируя Рейнольда Николсона, превращаются в то, что аль-Араби обозначает термином «Совершенный человек» (также используется выражение «Универсальный человек»).

Совершенный человек – это тот, для которого индивидуальность – это просто внешняя форма, но чья внутренняя природа соответствует самой вселенной. Он – «копия Бога», по словам лучшего ученика аль-Араби Абдула Карима аль-Джили, он – зеркало, в котором прекрасно отражаются божественные атрибуты, среда, через которую проявляется Бог.