Намъ кажется, напротивъ, что при канонизаціи царевича Димитрія хотя и участвовали политическія соображенія, но не были главными двигателями; здѣсь дѣйствовала значительная доля искренности и дѣйствительнаго благочестія. Шуйскій не былъ еще въ томъ положеніи, когда, какъ говорится, утопающій хватается за соломинку. Новый названный Димитрій еще не являлся, и Шуйскій едва ли могъ предвидѣть, чтобъ онъ непремѣнно явился. Посылка за мощами Димитрія произошла тотчасъ по воцареніи Шуйскаго, 3‑го іюня 1606 года; слѣдовательно, черезъ восемнадцать дней послѣ низверженія самозванца послѣдовало торжественное причисленіе Димитрія къ лику святыхъ, начало поклоненія его мощамъ въ Архангельскомъ соборѣ! Не правдоподобнѣе ли, не сообразнѣе ли какъ съ обстоятельствами, такъ и съ духомъ понятій того времени, видѣть въ этомъ событіи плодъ раскаянія Шуйскаго, которое какъ нельзя болѣе должны были возбудить въ немъ минувшія событія? Шуйскій былъ человѣкъ не злаго сердца. Лѣтописецъ, сообщающій извѣстіе о его нечестномъ поведеніи во время слѣдствія въ Угличѣ, говоритъ однако, что онъ плакалъ надъ тѣломъ зарѣзаннаго ребенка. Но въ эти критическія минуты благоразумный разсчетъ самосохраненія заставилъ его, скрѣпя сердце, потакать неправдѣ. Прошли годы. Шуйскій видѣлъ, одно за другимъ, грозныя, потрясающія событія: они должны были показаться ему явле ніемъ божескаго мщенія. По желанію Бориса или по крайней мѣрѣ въ угоду ему совершилось злодѣяніе надъ невиннымъ ребенкомъ; Борисъ избавился отъ опасностей, которыхъ ожидалъ отъ этого ребенка; Борисъ достигъ престола. И что же? Прошло семь лѣтъ: не стало Бориса, а за нимъ страшнымъ образомъ искоренился родъ его съ лица земли. Московское государство попадаетъ подъ власть невѣдомаго бродяги: пусть всѣ будутъ ослѣплены и искренно признаютъ названнаго Димитрія настоящимъ; Шуйскій видѣлъ самолично трупъ зарѣзаннаго царевича; Шуйскій не можетъ впасть въ самообольщеніе; Шуйскій хорошо знаетъ, что на престолѣ не Димитрій; мало этого: Шуйскій видитъ, что этотъ названный Димитрій — орудіе чужеземныхъ козней, угрожающихъ православной вѣрѣ въ русской землѣ. Рановременно попытавшись выступить противъ всеобщаго увлеченія, Шуйскій попадаетъ на плаху; въ эту-то минуту должно было въ его сердцѣ кипѣть сильнѣйшее раскаяніе предъ Богомъ, которому онъ готовился дать отчетъ за преступные дни, проведенные въ Угличѣ, когда онъ ради земной жизни потакалъ неправдѣ. Но плаха миновала его. Не названному Димитрію (котораго онъ никогда не можетъ признать тѣмъ, чѣмъ признавали другіе) Шуйскій приписываетъ свое спасеніе, а Богу и, быть можетъ, заступничеству того настоящаго Димитрія, котораго онъ такъ безсовѣстно оклеветалъ въ угоду его врагамъ. Съ тѣхъ поръ мысль уничтожить дерзнувшаго носить имя Димитрія дѣлается его священнымъ обѣтомъ. Ему удается. Средства, употребленныя имъ, намъ теперь кажутся возмутительными; онъ самъ по духу времени не считалъ ихъ такими. Нѣтъ болѣе ложнаго Димитрія. Самъ Шуйскій на престолѣ. Что могло быть естественнѣе, если этотъ человѣкъ счелъ первымъ долгомъ благодарности высшей силѣ, не только избавившей его отъ позорной плахи, но вознесшей на царскій престолъ, возстановить память невинно-замученнаго и очерненнаго отрока, загладить свой прежній грѣхъ противъ него и поклониться ему со всею русскою землею? Что̀ могло быть естественнѣе, если послѣ всего, что совершилось, предъ глазами Шуйскаго, по его понятіямъ какъ Божія кара за убійство царственнаго отрока, онъ искренно увѣровалъ въ его святость; что, наконецъ, естественнѣе, если Шуйскій въ прославленіи Димитрія видѣлъ тогда залогъ счастія для своего начинавшагося царствованія, оказавшагося до такой степени плачевнымъ?
Іюльская книга текущаго года.
Нечивиль , а также нецывиль — безпамятство, безчувствіе, обморокъ. См. Словарь Даля.