Светлана Мрочковская-Балашова - Она друг Пушкина была. Часть 1

В 1810 г. последовала новая милость — Разумовского назначили министром народного просвещения вместо совсем одряхлевшего Завадовского. Это событие тоже отражено в «Записках» Вигеля:

От любимых Разумовскому теплиц оторвали его, чтобы поручить ему рассадники наук. Все эти баричи при Екатерине и после неё, на французский манер воспитанные, в делах были ни к чему не годны, следственно с властию и вредны, и к сотням доказательств того принадлежит Разумовский. Никакой памяти не оставил он по себе в министерстве [20] Вигель Ф. Ф. Записки. Ч. 3. С. 88. .

Современники критически воспринимали и воспоминания Вигеля, и саму личность автора. Его озлобленные оценки выдают желчный характер и его комплексность и, вероятно, являются реакцией на отношение общества к его порокам. Но вот что любопытно — Пушкин был одним из немногих современников, кого Вигель уважал за талант и ум. Конечно, надо учитывать, что воспоминания он писал много лет спустя после смерти Пушкина, когда слава Поэта была бесспорной и непререкаемой и бросала отсвет на самого мемуариста. В отношении к Вигелю Пушкин проявил величие своей души, способность быть снисходительным к недостаткам человека ради его достоинств. Ценил Филиппа Филипповича за острый ум, эрудицию, занимательную беседу. Пути-дорожки обоих много раз пересекались со времен «Арзамаса»: Петербург, Кишинёв, Одесса и снова Петербург. Вигель получил звезду , — записал Поэт в дневнике 7 января 1834 г., — очень ею доволен. Вчера был он у меня. Я люблю его разговор — он занимателен и делен, но всегда кончается толками о мужеложстве. Вигель рассказал мне любопытный анекдот… (Анекдот о вещем сновидении матери Вигеля, совпавшем с датой смерти Екатерины.)

Вигель не любил Разумовского за его вельможное высокомерие. Впрочем, он никого не любил. Министр А. К. Разумовский немало сделал для отечественного просвещения. В то время в России почти не было казённых учебных заведений. За первые два года пребывания А. К. на посту было открыто 72 приходских школы, 21 уездное училище, несколько гимназий. Он лично разрабатывал систему преподавания, предписывал попечителям учебных заведений строже отбирать воспитателей из иностранцев. Как тут не вспомнить пушкинские строки об этих наводнивших Россию иноземных искателях счастья: Monsieur l’Abbe, француз убогой, чтоб не измучилось дитя, учил его всему шутя. Разумовский открыл при Московском университете первую кафедру славянской словесности. Учредил несколько учёных обществ — старик почитал учёность и науку, а в тот легкомысленный век просвещённость была редким явлением: Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…

Образованный европейскими университетами и непрестанным чтением, Разумовский был белой вороной среди современников. Его личность приковывает к себе внимание сокровенностью и недюжинностью натуры, какой-то раздольной, былинно-русской исполинской фантастичностью. Но именно эти качества являются благодатной почвой для самодурства. Оно вместе с деспотизмом вкоренилось в натуру русского человека. Причин на то много — 250-летнее влияние татар, климат, раздольные пространства… При благоприятных условиях пышно расцветают в человеке. Наипервейшее из них — власть, сознание её неограниченности. Наблюдаются эти черты и в людях, недавно шагнувших из одной социальной среды в другую, на ступеньку, на две выше. И это объяснимо: экономически они уже закрепились в новой среде, но образование, воспитание, привычки заставляют их чувствовать себя здесь чужаками. Вот и начинают дурить, выламываться, показывать своё пренебрежение к условностям не принимающего их сословия. Чем ближе человек своими корнями к демосу, тем бесшабашнее проявление дури: купцы — вчерашние крестьяне, выбившиеся «в люди» служилые, чиновники, полицейские, вознесённые в бары холопы оставили в российской летописи бесчисленные тому свидетельства. Классический пример — городничий Салтыкова-Щедрина, пожелавший высечь море за то, что оно движется и непослушно. Нет другого лекарства от этой болезни, как просвещение и непрерывность культурной традиции в поколениях рода и в государстве.

Алексей Кириллович, несмотря на свой внешний лоск — эрудицию, манеры, вкус, — корнями всё ещё оставался малороссийским мужиком, облачённым в европейский камзол. Память клеточек пробудилась в последнее десятилетие его жизни. Бывший вольтерьянец и масон попал под губительное влияние иезуитов. И прежде всего графа Жозефа де Местра, посла сардинского короля в России, публициста и философа. После смерти патера Губера — главы иезуитского ордена — его фактическим руководителем стал де Местр. Между ним и Разумовским завязалась оживлённая переписка.