Льюис Мамфорд - Миф машины

В противовес таким вещественным, но весьма сложным для истолкования находкам, мы — отстаивая свой тезис о становлении сознания, — можем прибегнуть к другому столь же прочному, но одновременно столь же зыбкому свидетельству: это человеческий скелет, крайне редко доступный для исследователя целиком, а в частности, его черепная коробка. Имеются доводы (добытые благодаря изучению других животных, помимо человека, и приводимые у Бернхарда Ренша) в пользу того, что лобная доля, отвечающая за более специфические, тонкие и разумные реакции, растет быстрее, чем остальные части мозга; и что у человека эта часть мозга всегда была более развитой, чем у ближайших к нему приматов.

Это развитие продолжалось у промежуточных человеческих типов, пока приблизительно пятьдесят или сто тысяч лет назад не возник homo sapiens ; к тому времени человеческий мозг в целом уже достиг своего нынешнего размера и структуры. К сожалению, размер и вес мозга — лишь весьма приблизительные индикаторы умственных способностей, показательные главным образом при сравнении родственных видов. Гораздо важнее количество активных слоев, сложность нейронных связей, специализация и локализация функций; ведь если учитывать только чистую массу или вес, то вполне может оказаться, что у великого ученого мозг меньше, чем у какого-нибудь борца-чемпиона. Здесь снова свидетельства, кажущиеся достоверными, порождают ложное чувство уверенности.

Однако, чем бы еще ни являлся человек, он уже с самого начала был преимущественно животным с высоко развитым интеллектом. Более того, он бесспорно стоит выше всех других позвоночных животных, так как имеет наиболее специализированную нервную систему, при развитии которой сначала появилась обонятельная луковица и мозговой ствол, а затем увеличилось количество и сложность нервной ткани в таламусе, или «старом мозге» (у предков человека этот участок, в котором локализовались эмоции). С мощным ростом лобной доли сложилась целая система, способная справиться с гораздо более обширными сведениями об окружающем мире, чем это было под силу любому другому животному: она фиксировала чувственные впечатления, блокировала ответные сигналы, соответствующие раздражителям, исправляла неудачные реакции, выносила быстрые суждения и генерировала связные сигналы, и, не менее успешно сохраняла полученные результаты в обширной кладовой памяти.

Наделенный этим вложенным в него природой снаряжением, человек «осознавал» окружавший его мир гораздо лучше, чем любое другое животное, и потому сделался господствующим биологическим видом на планете. Но что, пожалуй, еще важнее, — он стал «осознавать» самого себя. Та всеядность, которая дала ему преимущество перед другими, более разборчивыми в еде, животными, — так как он умел приноравливаться к переменам в климате и изобретал разные способы добывания пищи, — имела свое соответствие и в его умственной жизни: это сказывалось в непрестанных поисках, неутомимом любопытстве, безрассудно храбром экспериментаторстве человека. Поначалу все это, несомненно, касалось еды, но вскоре затронуло и иные сферы, так как кремень и обсидиан, оказавшиеся лучшим материалом для орудий, можно было найти не везде, а на то, чтобы их разыскать и опробовать, требовалось время. Даже первобытные люди нередко проделывали для их добычи значительные расстояния. Это в изобилии наделенное интеллектом существо с высоко организованной нервной системой могло гораздо чаще идти на риск, чем прочие животные, потому что у человека для исправления неизбежных ошибок и заблуждений уже имелось нечто большее, нежели тупой животный инстинкт. А кроме того, в отличие от всех других животных, у него имелась потенциальная способность объединять частицы приобретенного опыта в куски связного целого — зримого или припоминаемого, воображаемого или предвосхищаемого. Позднее эта черта сделалась господствующей у более высших человеческих типов.

Если бы мы захотели вкратце охарактеризовать первоначальное состояние человека в тот момент, когда он перестал быть просто животным, привязанным к извечному кругу кормления, сна, спаривания и выращивания молодняка, — нам бы, пожалуй, не удалось это сделать лучше, чем уже сделал Руссо в своем «Рассуждении о происхождении неравенства». Он описал человека как «животное, которое слабее одних и менее проворно, чем другие, но в целом организованное самым выгодным в сравнении с другими образом».