Олег Соколов - Аустерлиц Наполеон, Россия и Европа. 1799-1805 гг

* Герцог Энгиенский — Людовик-Антуан-Анри герцог Энгиенский (1772—1804), сын Людовика-Анри-Жозефа герцога Бурбонского, внук принца Людовика-Жозефа де Бурбон Конде (1736—1818), одного из ближайших родственников французского короля Людовика XVI. Принц Конде был командующим эмигрантским корпусом (см. гл. 1). По старой монархической традиции, до смерти старшего представителя этого дома его младшие отпрыски носили титул герцога Энгиенского.

На самом деле ответственность лежала на всех. Нужно сказать, что герцог Энгиенский был человеком, без сомнения, отважным и на процессе, на котором и так все было решено заранее, повел себя так, что вряд ли мог вызвать особое сострадание со стороны участника штурма Бастилии Юлена и офицеров республиканской армии. Он твердым голосом заявил, «что он недавно просил командный пост в английских войсках и до тех пор, пока будет продолжаться правление узурпатора, он будет использовать все случаи, чтобы встать под знамена держав, которые ведут с ним войну. Это его долг, который предписывает ему его положение и кровь, которая течет в его жилах» 41. Трибунал единогласно постановил: смертная казнь.

В три часа утра, когда еще было совсем темно, герцога Энгиенского вывели в широкий, выложенный камнем замковый ров. Поняв, что наступил его последний час, молодой принц попросил духовника, чтобы исповедаться. «К черту поповщину!» — раздался возглас явно не слишком набожного офицера. Командир взвода подал знак, раздался залп, и герцога Энгиенского не стало.

«Я приказал арестовать и судить герцога Энгиенского, потому что это было необходимо для безопасности, интересов и чести французского народа. В тот момент граф д'Артуа содержал, по его же признанию, 60 убийц в Париже. Если бы я оказался в подобных обстоятельствах снова, я поступил бы так же» 42, — написал Наполеон на острове Святой Елены буквально накануне своей смерти.

Некоторые рьяные бонапартисты, желая оправдать своего кумира, позднее будут перекладывать ответственность на нерадивых помощников вроде Ламота или Реаля и вероломных советников, прежде всего Талейрана. Сам изгнанный император даже перед лицом смерти не побоялся взять на себя ответственность за совершенное. Что же касается Талейрана, который действительно был одним из самых рьяных сторонников казни принца, он, с присущим ему цинизмом, глубокомысленно изрек: «Это хуже, чем преступление. Это ошибка»*.

* Эта фраза приписывается также Фуше и Буле де ла Мерту.

На самом деле тогда никто так не считал. Англичане и роялисты наполнили Париж кинжалами наемных убийц. На Первого консула вели самую настоящую охоту. Нужно было ответить так, чтобы больше ни у кого не возникало желания браться за ножи. Один из самых знаменитых историков этого периода, Фредерик Массон, написал по этому поводу: «Он должен был ударить так сильно, чтобы в Лондоне и Эдинбурге поняли, наконец, что это не игра. Он должен был ударить открыто, так, чтобы герцоги и граф д'Артуа, видя, как течет королевская кровь, задумались на мгновение. Он должен был ударить быстро, ибо, если бы он взял представителя королевского дома в заложники, вся монархическая Европа поднялась бы, чтобы его защитить...» 43

Франция восприняла это известие молча. Если и поднялись голоса, то лишь для того, чтобы поддержать решение Первого консула. Один из депутатов Законодательного корпуса, некто Кюре, с восторгом воскликнул: «Он действует как Конвент!» Сам же Бонапарт, словно слыша этот голос, вечером 21 марта фразами, будто заимствованными у ораторов Революции, объяснил своему окружению мотивы казни. «Эти люди хотели посеять во Франции хаос, они хотели убить Революцию в моем лице, я должен был ее защищать и отомстить за нее... Я человек государства, я — это французская Революция!»

Эту фразу и хотела услышать Франция от Первого консула. Уже довольно долго среди первых лиц государства шел разговор о том, что нельзя допустить, чтобы благополучие страны покоилось лишь на жизни одного человека. Неужели, если Бонапарт будет убит другой, более удачливой группой заговорщиков, рухнет все здание, выстроенное в годы консульства? Многие видели решение данного вопроса в установлении наследственной власти по образцу монархии. Однако страна вовсе не хотела возвращаться назад. Франция хотела быть уверена, что если она вручит корону Первому консулу, все, что сделано Великой французской революцией, останется незыблемым: гражданское равенство, отмена феодальных привилегий, свобода совести, незыблемость передачи земель эмигрантов новым собственникам, и прежде всего бывшим зависимым крестьянам, свобода производства и торговли. Казнью герцога Энгиенского Первый консул показал, что между ним и Бурбонами нет ничего общего. Поворота назад не может быть. Бонапарт отныне стал таким же «цареубийцей», как и члены Конвента, осудившие Людовика XVI на смерть.