Мейрин Митчелл - Эль-Кано. Первый кругосветный мореплаватель

Кончая, целую руку и ноги вашего величества. Писано на корабле «Виктория» в Сан-Лукаре утром 6 сентября 1522 года [103].

Капитан Хуан-Себастъян Делькано » [104].

Вместе с этим письмом Эль-Кано послал императору в подарок пряности.

Это донесение Эль-Кано содержит две существенные неточности. Возможно, это было следствием огромного физического и душевного утомления. В противном случае эти уклонения от истины вступают в серьезное противоречие с почти фанатичным стремлением к точности, которое столь заметно в завещании Эль-Кано.

Это письмо показывает, насколько он был озабочен судьбой своих подчиненных. Он умоляет вызволить из плена тринадцать своих товарищей, которых захватили португальцы на островах Зеленого Мыса, и помещает эту просьбу в самом конце донесения как наиболее важную. (Император в ответном письме упоминает, что он приказал принять все меры для скорейшего освобождения пленников, и пять месяцев спустя их действительно отправили в Испанию.)

Есть и другое свидетельство того, что беспощадное упорство сочеталось у Эль-Кано с искренней заботой о нуждах его подчиненных. Едва дописав письмо, он посылает гонца в Севилью с просьбой прислать на «Викторию» провизию для матросов. И, желая поскорее накормить их досыта, он, вместо того чтобы ожидать прибытия провизии в Сан-Лукаре, поднимается на «Виктории» по Гвадалквивиру до Ла-Оркады, где река разбивается на рукава, и там встречает судно с провиантом. Это же судно доставляет на «Викторию» пятнадцать человек, отряженных земляком Эль-Кано, чиновником Торговой палаты, чтобы помочь измученной команде добраться до Севильи. Но и с этими помощниками корабль продвигает-ся вперед очень медленно, и проходит много времени, прежде чем показываются городские окраины. На обоих берегах люди от удивления застывали на месте, заметив «Викторию», в которой нелегко было сразу угадать корабль. Корабль из Индий! Даже на этой реке, видевшей возвращение многих искалеченных судов, такое зрелище было внове.

И вот в понедельник 8 сентября «Виктория» причалила в Триане к тому самому молу, который проводил в плавание пять кораблей под командованием португальца Магеллана, а теперь встречал один-единственный под командой баска Эль-Кано. Как часто бывает в сентябре в этих местах, день выдался жаркий, но к вечеру с юго-запада подул прохладный ветер, наполняя паруса всех судов, поднимавшихся вверх по Гвадалквивиру. И только «Виктория» не могла в этот радостный день гордо развернуть свои паруса. Они бессильно полоскали на ветру, а те, кто спускался в трюм этой «царицы аргонавтов», должны были зажимать носы.

«Они дали залп из всех своих бомбард». Это лаконичное сообщение современника, описывавшего прибытие корабля-призрака — ведь и сама «Виктория» и вся ее команда давно считались погибшими, — не дает ни малейшего представления о том, какого усилия стоил этот заключительный салют морякам, которые больше походили на трупы, чем на живых людей. При каждом залпе казалось, что обветшалый корпус вот-вот рассыплется. Завидев церковь Санта Мария де ла Витория, где двести шестьдесят пять участников экспедиции получили напутственное благословение, восемнадцать оставшихся в живых подняли слабые руки в торжественном приветствии.

Новость о возвращении восемнадцати участников экспедиции облетела город, передаваясь из уст в уста, и к тому времени, когда «Виктория» подошла к трианскому молу, там уже собрались друзья и близкие одиннадцати севильцев, которые числились в ее первоначальной команде; они с надеждой и тревогой всматривались в фигуры на палубе, ища и не находя тех, кого так хотели увидеть. На «Виктории» вернулся только один житель Севильи — португалец Франсишку Родригиш, плававший, как и Эль-Кано, на «Консепсьоне», пока этот корабль не был сожжен на Филиппинах.

Едва сойдя на берег, команда «Виктории» поспешила выполнить данный в море обет совершить паломничество в церковь Санта Мария де ла Витория в Триане и Санта Мария де Антигуа в Севилье — чтобы не только возблагодарить деву Марию за избавление от гибели, но и принести покаяние, так как они «ели мясное по пятницам и справляли пасху в понедельник, просчитавшись [105]на один день». И вот утром 9 сентября 1522 года граждане Севильи стали свидетелями сцены, необычной даже для их много повидавшего города.

Семнадцать человек, «более худых, чем самая заморенная кляча» (как писал Петр Мартир), босые, одетые только в рваные рубахи, более похожие на лохмотья, с длинными спутанными волосами, падающими на лица в рубцах и оспинах, с зажженными свечами в слабых пальцах, еле волоча ноги, шли гуськом за Эль-Кано к трианской церкви Санта Мария де ла Витория. В этом францисканском храме у мола они вознесли молитвы за упокой души Магеллана и всех их погибших товарищей. Зная сыновью почтительность Эль-Кано, которая позже нашла выражение в его завещании, мы можем предположить, что он молился не только об этом. Его овдовевшая мать, донья Каталина, — вот о ком он, конечно, думал в те минуты. Затем Эль-Кано повел своих людей в часовню Санта Мария де Антигуа в соборе, где вместе с ними преклонил колени перед красиво расписанным алтарем.