Олег Будницкий - «Права человека и империи» - В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг.

В.А. задолго до визита сообщил нам, что в парижской эмиграции существует три течения: «непримиримые» (Мельгунов, Церетели), выжидающие и третьи типа Одинца (кажется, имена были названы не им). Сам В.А., по-видимому, относил себя ко вторым. Естественно, я подумал, к какому течению я должен был бы причислить себя. Не могу причислить себя к «непримиримым», потому что не понимаю, что это значит. Если маршал освободит миллионы заключенных в лагерях и хоть немного освободит народ от нынешнего гнета, существование которого признает В.А., то мы, и не являясь в посольство, будем всячески это приветствовать (его большие заслуги в деле обороны России совершенно бесспорны). Кто же мы: «непримиримые» или «выжидающие». Думаю, что фактически мы все, не исключая Сергея Петровича [Мельгунова], «выжидающие». «Непримиримость» — это часто тога, а у меня охоты щеголять тогой, как Вишняк, нет. Однако пока ни о каком освобождении России речи нет. В.А. пишет, что его не поддержали, как не поддержали Керенского в октябре 1917 года. Пусть он меня простит, тут ни малейшей аналогии не вижу. Отчего же мы должны были «поддерживать» его в действии, которое мы признаем ошибочным и которое, думаю, со временем признаете ошибочным из десяти участников визита именно вы трое. В тоне писем Василия Алексеевича и сейчас большой уверенности не чувствуется. Может быть, я в этом и ошибаюсь.

И еще последнее. В.А. нас спрашивает: «А что же вы предлагаете?» Однако же мы и в последние двенадцать лет ничего реального не предлагали, и это было естественно, так как от нас, ото всей эмиграции, решительно ничего не зависело. Формула «когда падут большевики» была довольно утопической и в 1930, и в 1925 году, — отчего им было пасть, если с ними никто борьбы уже не вел. Мы изо дня в день повторяли, что дважды два четыре, что свобода лучше рабства, что она нужна русскому народу, как всем народам. Мы (к счастью) ошиблись в одном: мы недооценили военную мощь СССР. Ошибка очень важная, но ее допустили с нами крупнейшие военные авторитеты всего мира. Однако это другой вопрос. О наших ошибочных и о наших верных взглядах можно было бы написать не письмо, а книгу. Здесь же я только хочу сказать, что каковы бы ни были наши взгляды, они уже лет двадцать никакой «практической платформы» для эмиграции не представляли: от нас не зависело ничего. Никакой практической платформы, кроме устройства лекций и крошечного архива, не дает и ваше Общество сближения и изучения. А кто захочет вернуться, тот вернется и без вас или получит отказ и с вами. Мы этого не «запрещали» и прежде, по крайней мере так называемым обывателям. Или «вождей» Пешехонов призвал вернуться — и вернулся — без нынешней торжественности {277}. А Мякотин {278}, если бы был жив, 12 февраля без малейшего сомнения остался бы дома.

Машинопись. Копия.

HIA.2-12.

В.А. Маклаков — М.А. Алданову {279}, 22 июня 1945

22 Июня [1945 {280}]

Дорогой Марк Александрович!

Получил от Вас посылку и искренне благодарю. Но пользуюсь этим случаем, чтобы еще раз сказать, это я дважды Вам написал закрытым письмом, что для того, чтобы я мог Вам помочь с визой, необходимо, чтобы Вы сами через местного консула возбудили об этом ходатайство. Иначе мне откажут по формальным причинам.

Ваш В. Маклаков

Автограф.

BAR. 6. F. Maklakov, Vasilii Alekseevich. Paris, 8 Dec. 1944 — 27 Aug.

1945. To Mark Aleksandrovich Aldanov.

В.А. Маклаков — Б.И. Элькину {281}, 2 июня 1945

Париж, 2 Июля 1945 г.

<���…>

Очень возможно, что из наших действий ничего не выйдет. Причина этого общая. Люди больше умеют воевать, чем мириться. Примирение каждая сторона понимает, как капитуляцию противника. Наша русская история с 1902 г. полна примеров этого; она теперь повторяется. «Советы» согласны мириться, если мы станем «советскими» патриотами и не будем видеть их недостатков, или по крайней мере не посмеем об них говорить. А те в «Америке» согласны мириться, если Советы капитулируют без всяких условий, пойдут на Учредиловку. Мне не простили из одного лагеря, что я в доме повешенного заговорил о веревке, о необходимости права, о свободе; а из другого, что я признал желательной не революцию, а эволюцию в рамках советского строя. Отрадно видеть, что Ваши молодые советские собеседники — при этом партийцы, были умнее {282}. Они понимали необходимость реформ; не реставрации, не революции, но необходимость реформ, хотя бы на базе Сталинской конституции. Моя ставка в России на людей этого типа, но их мало; и эта ставка «теория», а не практика.

Но наше дело кончится вничью не только потому, что стороны не понимают, что такое примирение, но еще и потому, что мы по-прежнему лишены возможности излагать и защищать наши мнения. Ступницкий испугался последствий моей статьи и только из приличия меня в своей газете не ругает. Если бы это был только страх, то не беда; он имеет право бояться за газету. Я боюсь худшего, чем страха: невольного подлаживания под вкусы того, на кого он ставку ставит. Тогда у его газеты не будет отличия от «Патриота»; этого отличия и не видят. А тогда патриоты их съедят.