Олег Будницкий - «Права человека и империи» - В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг.

Теперь главное дело — Ваш приезд. Я очень охотно сделаю все, что нужно, и надеюсь, что смогу Вам помочь. Но необходимо, чтобы Вы сами об этом просили через местного французского консула. Пока Ваше прошение, посланное через него, сюда не пришло, я просить не могу; мне ответят, что такой просьбы еще не получали. Конечно, все это страшно замедляет дело при быстроте почты; Ваше письмо от 18 апреля я получил 24 Мая. Может быть, это можно ускорить посылкой через вализу, т. е. с едущим сюда человеком, который, может быть, полетит. Этого я не знаю. Но знаю твердо, что только когда просьба придет, мне будет смысл идти в Министерство. Поэтому надо, чтобы, когда просьба пойдет, Вы немедленно меня об этом уведомили; лучше, если смогли бы указать № бумаги, число отправки и т. д. Просьбы поступают в Министерство Иностранных Дел; если оно будет согласно, оно еще запросит Министерство Внутренних Дел; у меня там тоже есть ход. Но начните пока так, как я Вам говорю.

Конечно, Палевский, если он по-прежнему у Голля, может все это ускорить и, может быть, сделает без той процедуры, которую я указываю. Но я и в этом не уверен, зная рутину всех администраций, — а эту рутину сейчас соблюдают гораздо больше, чем раньше. И могу Вас уверить, что когда запрос придет, все сведения о Вас я сумею достать и представить им дело в надлежащем, благоприятном виде. Но это здесь необходимо, чтобы они стали разговаривать.

Вы очень удивили, хотя и польстили меня [так!] предложением писать у Вас, в «Новом Журнале». При удручающей медлительности писем и невозможности, несмотря на все старания, достать Ваш журнал, и поэтому невозможности за ним следить — очень трудно что-либо писать. Ведь я только теперь начинаю понимать, в чем наши различия, т. к. мы, не я один, не предполагали, чтобы Вы так с нами разошлись. Если бы Вы ощутили весь ужас и разврат оккупации, и перспективу немецкой победы, представляли себе, что это счастие было бы для России, и понимали, что спасти от него может только советская власть, и одновременно видели наших германофилов, которые помогали немцам «для освобождения России» — то Вы бы не удивлялись, не хотели быть вместе с ними и чем-то их поддерживать; отсюда мы естественно ощутили, что мы ближе к советам, чем к Германии и германофилам, и считали, что их победа была бы трагичнее для России, чем продолжение советских бесчинств, которые сами готовили себе противоядие. Это я говорю не затем, чтобы Вас переубедить, а чтобы показать, как в этих условиях отчуждения трудно писать на злободневные темы. Что же касается до «воспоминаний» — то был напечатан [в] оккупации том о 1-ой Государственной Думе (вышел теперь); не знаю, дошел ли он до Америки; его издал «Петрополис» {242}, но за отсутствием бумаги в очень малом числе экземпляров. Очевидно, он не годится для книжки; у меня еще написан том о 2-ой Государственной Думе (не напечатан), но не думаю, чтобы отрывки из него могли быть интересны. Интересен он только [в] целом, как и том о 1-ой Думе. Вот Вам ответ на Ваше предложение, если только оно было серьезно, а не ради любезности.

Нужно сказать, что я собрался подать фигурально в отставку от всех должностей и остаток моих дней заниматься только созерцанием того, что происходит. Надо уметь сходить со сцены вовремя; а для меня время настало. Третьего дня мне минуло 76 лет, будущего у меня уже нет, а жить только «воспоминаниями» можно только при уверенности, что они будут других интересовать. И, кажется последнее, что я написал, это статья для новой газеты (второго еженедельника) на тему о «смысле» теперешней русской эмиграции {243}. За эту статью меня будут винить и у советчиков, и у их врагов. Это моя участь, ибо я все-таки, как говорит Ал. Толстой:

«Двух станов не боец, а только гость случайный» {244}.

И так я был всегда, и мне меняться уже поздно. И вот, в заключение хочу Вам сказать совсем особое слово о «политике», не с политической, а личной стороны. Говорю его Вам не потому, что очень ценю Ваш талант, но потому, что от Элькина я знаю Вашу позицию относительно нас, отрицательную, но не порицательную; я не собираюсь ни Вас убеждать, ни себя защищать, но мне хочется [пропущено слово], как если бы я Вам сообщал материал для некролога. И делаю это потому, что в этом не личный интерес, а общий, ибо в нашем шаге было мало личного.

Это первое, что я хотел Вам подчеркнуть; у Вас искали «виновника» и «главу» и нашли его во мне. Это очень неточно; не я это выдумал, не я руководил; с другой стороны, не другой мною воспользовался, как это тоже говорят. Все это возникло спонтанно, по «русскому» выражению. Да, среди людей «моей группы» было мало людей, которые мне импонировали; мои политические «друзья» либо умерли, либо уехали. Один из них, П.Б. Струве, вернулся в Париж, только чтобы здесь умереть {245}.