Елена Майорова - В огне революции [Мария Спиридонова, Лариса Рейснер]

«Тиф» в переводе с древнегреческого означает «помрачение сознания». Такое название дано болезни оттого, что она на фоне лихорадки и интоксикации сопровождается различными нарушениями психики — бредом, галлюцинациями. В первую неделю заболевания нарастают усталость, слабость, потеря аппетита, тяжелые головные боли, кашель, высокая температура, озноб, запоры, боли в животе. Появляются высыпания на коже — розеолы — и поражение лимфатической системы нижнего отдела тонкой кишки. Увеличивается объем печени и селезенки.

Заболевание зависит от социально-экономических факторов — в частности, от питания. Но к 1926 году эпидемия брюшного тифа в стране Советов практически прекратилась.

Поэтому казалось нелепостью, что вся благополучная, не имевшая проблем с питанием семья Рейснеров (вместе с домработницей), заразилась тифом. Утверждение, что Лариса умерла «от глотка сырого молока, вызвавшего брюшной тиф», не совсем точно отражают действительность. Рейснеры заболели, съев на десерт пирожные с заварным кремом, приготовленном на молоке. Глава семьи, Михаил Андреевич, пирожных не ел, чтобы не поправиться, и единственный остался здоровый.

Лариса, несмотря на усилия врачей, умерла 9 февраля 1926 года в Кремлевской больнице. Она не справилась с болезнью, поскольку на тот момент была сильно истощена работой и личными переживаниями. Она умерла, не приходя в сознание. Ей было всего 30 лет.

Ее мать и брата удалось спасти.

Вдова поэта Мендельштама отметила в мемуарах: «Мы так не привыкли к естественной смерти от болезни, что мне не верится: неужели обыкновенный тиф мог унести эту полную жизни красавицу. Противоречивая, необузданная, она заплатила ранней смертью за все свои грехи».

Писатель Варлам Шаламов горевал о героине: «Молодая женщина, надежда литературы, красавица, героиня Гражданской войны, тридцати лет от роду умерла от брюшного тифа. Бред какой-то. Никто не верил. Но Рейснер действительно умерла. Я видел ее несколько раз в редакциях журналов, на улицах, на литературных диспутах. Гроб стоял в доме печати на Никитском бульваре. Весь двор был забит народом: военными, дипломатами, писателями. Вынесли гроб, и в последний раз мелькнули каштановые волосы, кольцами уложенные вокруг головы».

В Доме печати на Никитском бульваре попрощаться с Ларисой Рейснер пришли толпы — военные, дипломаты, писатели… За гробом вели под руки рыдающего Карла Радека. Свои соболезнования выразили Троцкий, Бухарин и Киров. У Федора Раскольникова случился нервный срыв, он долго болел. «Лариса так умела жить, что даже умерла вовремя, не дожив до страшных разочарований в своей главной любви — к своему вампиру, к Революции», — сказал Борис Пастернак, давший ее имя главной героине своего романа «Доктор Живаго».

Михаил Кольцов писал: «…Пружина, заложенная в жизнь этой счастливо одаренной женщины, разворачивалась просторно и красиво… Красочен, смел стремительный путь Рейснер-человека. Из петербургских литературно-научных салонов — на объятые огнем и смертью низовья Волги, в самую гущу боев с чехословаками, потом на Красный флот, потом — через среднеазиатские пустыни — в глухие дебри Афганистана, оттуда — на баррикады Гамбурского восстания, оттуда — в угольные шахты, на нефтяные промыслы, на все вершины, во все стремнины и закоулки мира, где клокочет стихия борьбы, — вперед, вперед, вровень с революционным локомотивом несся горячий неукротимый скакун ее жизни». И в заключении он патетически вопрошал: «Зачем было умирать Ларисе, великолепному, редкому, отборному человеческому экземпляру?»

Похоронена Лариса Рейснер была на 20-ом участке Ваганьковского кладбища.

Рассказывали, что выжившая мать Ларисы, узнав о смерти дочери, покончила собой на могиле дочери. Это не так, это лишь отзвук тех страстей, которые всегда клубились вокруг блистательной Ларисы. Но прожила Екатерина Александровна только год, скончавшись 19 января 1927 года. За два месяца до своей смерти она писала Лидии Сейфуллиной: «Ты не страдай о нас, все случилось 9 февраля (1926 года, когда умерла Л. Рейснер), теперь только тянутся следствия. Каждое из них я встречаю равнодушно. И если ты услышишь, что я оборвалась, будь другом и порадуйся за меня».

Лидию Сейфулину долго преследовали воспоминания, и в годовщину смерти подруги они вылились в очерк, по своей тональности похожий на реквием — «Лариса Рейснер». «Она была очень хороша собой и всегда казалась нарядно одетой, потому что не выносила неряшливости и безвкусия ни в чем. «Она была столь красива, что всегда казалась слишком богатой и праздничной для тягостных мелких жизненных забот. И немногие знали, что она мало зарабатывает, трудолюбива, слишком боязлива в оценке своих достижений и безбоязненно добра».