Денис Сдвижков - Письма с Прусской войны. Люди Российско-императорской армии в 1758 году

Вырисовывавшийся сценарий с крупными планами диктовал, в свою очередь, необходимость максимально сузить временные рамки. Взять в этом качестве год — прием вполне проверенный и популярный, будь то годы судьбоносные, вроде 1812, 1913, 1917, 1937, или, наоборот, заурядные, позволяющие лучше ощутить вкус повседневности, как, скажем, 1718 [37] Кошелева 2004, 15–16. .

Письма, как сообщает и заголовок, с войны . Война и баталия предстает на разных уровнях от высшего командования до подпоручиков и штабных канцеляристов. Ощутимо меняется оптика видения событий, становится хотя бы отчасти доступен опыт переживания «простого» (условно — насколько «прост» может быть имеющий офицерское достоинство) человека [38] Бильбасов 1887, 31. . Второе столь же очевидное: в антропологическом ракурсе, к которому располагают письма, война предстает повседневностью особого рода, сопровождаемой экстремальными переживаниями [39] Близко к этому подходят реалии плена, см.: Козлов 2011; Лавров 2010. . Это придает письмам особый оттенок живости в жанре «пишу тебе на сапоге убитого товарища» [40] Между прочим, и буквально: «Пишу сие между убитыми, на обагренном кровью поле баталии», — сообщает своей матери (!) офицер из франко-саксонской армии после битвы при Луттерберге в 1758 г. (Ганс Карл Генрих фон Траутцшен — матери, Луттерберг 11.10.1758 // Trautzschen 1769, 93). .

Его видно в самом буквальном смысле: вот черкает несколько строк через силу насквозь промокший Яков Брюс, прежде чем завалиться на тюфяк (№ 26); вот расплываются буквы и валятся строчки у Федора Мухортова, который пьет с однополчанином чарку водки за здоровье тещи (№ 17); вот разводы от какой-то «птички», отправленной вместе с письмом своей любезной Алексеем Ильиным (№ 50); вот жуткий скачущий почерк раненого Василия Долгорукова, к тому же в юности учившегося письму тайком в походных условиях (№ 77): та самая жизнь, «теплящаяся в остывших чернилах» из эпиграфа Вяземского.

Баталия — кульминация, требующая эмоционального переживания и интеллектуального осмысления, заставляющая привязать эту повседневность к «большим нарративам». С личным происхождением источника и привязкой к «большим нарративам» связан третий ключевой элемент, вопрос о самосознании авторов писем.

В историографическом смысле исследование вписывается в обширное поле так называемой «новой военной истории» [41] Pröve 2010, 105–124. . Ее новизна заключается в применении к реалиям войны культурно-антропологического подхода и проблематики «человека на войне» в противовес «старой» событийной и «идейной» истории войн. Полемическое противопоставление, впрочем, может быть снято: «большие нарративы» вовсе не противоречат включению антропологического фокуса [42] Как показывает, например, исследование Доминика Ливена о войне 1812–1814 гг. ( Ливен 2012). . В европейской историографии ключевое значение для этого направления приобрели публикации в рамках нескольких научных и издательских проектов. «Война в истории» (KRiG, Krieg in der Geschichte) в Германии связана с результатами работы Особой исследовательской группы в Университете Тюбингена «Военный опыт. Война и общество в Новое время» [43] http://www.uni-tuebingen.de/SFB437 ; https://www.schoeningh.de/katalog/reihe/krieg_in_der_geschichte.html , посл. обращение 20.07.2015. . Два других проекта — английская серия «Война, культура и общество, 1750–1850» (War, Culture and Society) [44] http://www.palgrave.com/series/war , — culture-and-society, — 1750–1850/WCS, посл. обращение 20.07.2015. , и немецкая «Война и общество раннего Нового времени», которую выпускает одноименный центр (Arbeitskreis Militär und Gesellschaft in der Frühen Neuzeit) в Потсдаме [45] http://lit-verlag.de/reihe/huss , посл. обращение 01.09.2017. — особое внимание обращают на войны раннего Нового времени, в том числе, и особенно, на Семилетнюю.

Фундаментальная перемена взгляда на эту войну происходит с изъятием ее из национально-исторического контекста, характерного для континентальной, особенно немецкой, традиции, и перевода фокуса на региональный или глобальный. Семилетняя война оказывается этапом развития «атлантического мира» [46] De Bruyn, Regan , 2014. , но одновременно и важным моментом «подъема восточных держав» Европы, начинающегося с Великой Северной войны и заканчивающегося разделами Польши и триумфом над Наполеоном [47] Scott 2001. .

Для империи Габсбургов Семилетняя война, казалось бы, была не более успешной, чем для России. Тем не менее war effort австрийцев в противостоянии с Пруссией справедливо рассматривается как важная часть в общем удачной модернизации империи, обеспечившей ее существование в последующие полтора столетия. Австрийский материал представляется едва ли не наиболее близким к нам структурно случаем для сравнения с Россией [48] См.: Hochedlinger 2003; Duffy 2000 и 2008; Stollberg-Rilinger 2017. .