Матвей Фролов - И снова к микрофону выхожу...

— Мы довольны, — ответил командир, — броня надежная, пушки стреляют далеко и точно. Но бывали и такие случаи.

Иван Твердун рассказал:

— Стреляли раз ночью по фашистам — огневой налет. Я замковым у орудия стоял. В самый разгар боя отломилась рукоятка для открывания затвора. Клин затвора стал ниже, чем полагается, от этого пушка могла выйти из строя. Ну, я и придерживал рычаг правой рукой, а левой опускал спусковой крючок. Врать не буду, нелегко было. Как пушка выстрелит, так вся сила отдачи на меня. Не успевал руку отнимать, все равно попадало. Ну, верно, вспухла рука, больно было. Но пушка стреляла.

15 января 1943 года

Заслуженная учительница республики 3. А. Орлова выступила сегодня по радио. Она сказала:

— Товарищи фронтовики! На днях я получила письмо от своей бывшей ученицы шестнадцатилетней Елены Шпор. В начале тысяча девятьсот сорок второго года вместе со своей матерью — учительницей нашей школы Лидией Федоровной — она эвакуировалась из Ленинграда на Кубань. Я считаю своим гражданским долгом довести письмо моей ученицы до сведения воинов Красной Армии и всех ленинградцев. Вот что пишет Елена Шпор:

«Дорогая Зиновия Алексеевна! Вы, наверное, уже знаете, что летом прошлого года мы попали к фашистам и моя мама погибла. Год, который прошел с тех пор, останется в моей памяти как кошмарный тяжелый сон. Никогда я не прощу фашистам страшных дней оккупации.

Про все в одном письме не напишешь. Я расскажу вам только о маминой смерти.

17 сентября к нам в дом постучались. Вошли два гестаповца. Они спросили мою маму и велели ей идти с ними. Когда они вышли, я незаметно пошла сзади. Фашисты с мамой вошли в комендатуру. Я прождала больше трех часов, но не дождалась, пошла домой. Что я чувствовала — на бумаге не передашь. Вскоре вернулась мама. Узнать ее было невозможно. Она сказала: «Меня должны расстрелять, потому что мы эвакуированы из Ленинграда». Маме удалось убежать из комендатуры, но сердце ее не выдержало — через десять минут после возвращения домой она умерла. Не стану писать о своем горе.

Я переехала в другую станицу. Здесь фашисты начали охоту за молодежью, чтобы угнать ее на работы в Германию. За уклонение от мобилизации и симуляцию расстреливали. Но ненависть к фашистам подавляет всякий страх. Я и еще несколько девушек, чтобы выдать себя за больных и не попасть на каторгу, выпили табачную настойку. У нас появился такой сильный кашель, что на бирже на нас замахали руками. Таким образом мы спаслись от отправки в Германию.

Но не думайте, что нас так просто отпустили домой. Нам сделали на лице отметку. Порезали бритвой щеку. И теперь у меня во всю щеку тянется шрам — след фашистской оккупации.

Не прошла даром и табачная настойка. Я стала болеть. Много могла бы я еще написать о зверях-гитлеровцах, но напишу кратко. Город Тихорецк, в котором я жила, они сожгли и взорвали. Тысячи людей задохнулись в душегубках или расстреляны. Я очень изменилась и физически и морально. Когда вернулась родная Красная Армия и жизнь наша снова стала советской, я попала в госпиталь и там подлечила легкие...»

Кровь стыла в жилах, когда я читала это письмо, — продолжала Зиновия Алексеевна. — Мальчики — ученики нашей школы — плакали, узнав, что пережила их соученица.

Что можно еще сказать? Что добавить к этому письму? Не слова, не слезы должны вызывать у нас злодеяния убийц. Воин Красной Армии! Отомсти врагу за смерть ленинградской учительницы Лидии Федоровны Шпор, за неизгладимый шрам на лице русской девушки Лены.

19 января

22 часа 42 минуты. Передача «В последний час». Мы ждали этого часа. Мы знали, что он придет.

«После семидневных боев войска Волховского и Ленинградского фронтов 18 января соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда...»

Начало сделано!

«Меч разрубил гадюку, окружавшую город» — так сказал один боец вчерашней ночью.

Ночь была морозная, звездная, настоящая январская ночь. Улицы пустынны. Зенитки смотрят вверх. На набережной — моряки-балтийцы, Даже они, обычно строгие, немногословные, сегодня заговорили: «Ну как, браток, скоро конец фрицу?! Поздравляем... А пропуск ваш, товарищ?»

Город продолжал фронтовую вахту. Поехал на завод, где делают оружие. У верстака — слесарь Коновалов. Вместо трех изделий по норме он дает пятнадцать.

Коновалов вспоминает:

— Вот недавно перед наступлением были мы у генерала Говорова. Познакомились, о своих делах рассказали, говорим: «Благодарят рабочие за стойкую оборону, но просят бойцов блокаду разорвать. Командующий не сразу ответил, будто задумался, а потом сказал коротко: «Войска Ленинградского фронта выполнят свою задачу — так и передайте рабочим завода».