Леонтий Ланник - Русский фронт, 1914 – 1917 годы

Русский или Восточный? Вечная переменная в анализе Великой войны 7 нет работ о том, какую роль сыграли эти образы (и, главное, ошибки в них, в том числе априорные) в процессе принятия решений уже в ходе войны. 2Проще говоря: как то, что фронт — «русский»/«германский», — обуславливало манеру действий, планы и боевой дух. Собственно, военная сторона противостояния в самых разных аспектах, а также экономическая и даже культурно-пропагандистская вряд ли нуждаются в очередном пересказе громадного объема фактологии или в скандальных разоблачениях «неправоты» всех и вся из числа предшествующих исследователей — и того, и другого достаточно. Но вот формирование Русского фронта — как специфического топоса, как единства времени и места, с уникальным набором факторов и роковыми для всех участников тенденциями — не только в сознании общества бывших стран-участниц, но и в профессиональном сообществе далеко не окончено.

Определение «Русский» в названии не подразумевает также и повествования о Великой войне с точки зрения только России и уж тем более исключительно русских, хотя оба понятия именно в эти годы начали в прямом смысле революционно меняться. Литературы о России (или в основном о ней) в годы Первой мировой войны в отечественном книжном обороте более чем достаточно, а вот вписать историю противостояния в общий, всемирный контекст, наконец отразив результат произошедшей за эти 100 лет «историзации» первого тотального конфликта, в России мало кто удосужился. Разделение истории на плохо совместимую «отечественную» и «всеобщую» части, являющееся само по себе диагнозом нашему подходу к анализу ситуации, до сих пор не ликвидировано, что применительно к многосторонним конфликтам исключает всякие надежды на беспристрастность. Сказывается и большое различие между объемами имеющейся в России литературы о ее соперниках. Если относительно Германской империи, в том числе благодаря упорному изучению корней германского милитаризма на волне осознания опыта Второй мировой войны, книг было выпущено немало, то о двуединой монархии, даже с учетом огромной популярности в СССР настоящей энциклопедии о жизни погибшей империи на Дунае — неоконченного романа Я. Гашека о Швейке, — сведений немного. 3

Хотелось бы оговориться и насчет еще одного штампа — о «забытой войне». 4Он верен лишь частично, причем те категории населения, для которых вторая (максимум третья) по масштабам война в истории их страны остается «забытой», вообще лишены исторической памяти, и это явление не менее, чем в России, распространено в тех странах, где Великую войну «забытой» называют куда реже, например в тех же Германии, 5Франции, Великобритании. Более того, следует констатировать, что в связи со 100-летием Первой мировой войны в России вышло столь солидное количество литературы (о качестве этой литературы разговор особый), предпринято столько памятных мероприятий, что «забытой» эта война могла остаться только при очень большом желании. Разрыв между уровнем исторической памяти о Великой войне в России и в других бывших великих державах-участницах — ранее попросту катастрофический — теперь если не ликвидирован, то, по меньшей мере, существенно сокращен, в том числе за счет явной деградации памяти о Первой мировой в зарубежной Европе.

Однако помимо отрадного факта стремления инсталлировать Великую войну в общую канву славной военной истории Отечества следует констатировать, что делается это разными средствами и порой со скорее негативными последствиями. В потоке литературы помимо исследований высочайшего уровня и вполне академического стиля встречаются и откровенно публицистические работы, авторы которых тщатся раскрыть очередные коварные замыслы (в основном «Запада», схватившегося в той войне сам с собою), реабилитировать Николая II как полководца (!) 6и национального лидера, либо, наоборот, доказать, что армии, более отсталой и бездарной, чем русская, попросту не было на свете, то есть только под «мудрым и четким» руководством те же солдаты впоследствии превратились в коллектив, которому нет равных «от тайги до британских морей…». В целом можно встретить полярные точки зрения («Россия проиграла все и вся…», а на соседней полке книжного — «Россия вообще не проигрывала Первую мировую»), которые, однако, весьма схожи своей предвзятостью, и все до одной отличаются стремлением выдавать желаемое за действительное. Тем не менее, и это тяжелое наследие специфической исторической памяти советского периода имеет прямые аналоги в других странах. И там до сих пор хватает забвения, «сенсационных» открытий, разоблачений, принципиально бесконечных дискуссий о правых и виноватых, начало которым было положено вместе с развязыванием Великой войны более века назад, а то и до этого — на страницах футурологической публицистики. Как и в случае с любым масштабным конфликтом продолжается сосуществование нескольких версий войны, в зависимости от уровня и жанра участия в ней — от солдатско-окопного через лейтенантскую прозу и до генеральски-ме-муарного. Каждая содержит немало интересного, но ни одна из них не может заменить собою все прочие. В последние два-три десятилетия превалировала тенденция воссоздать солдатскую «правду» войны, 7ей существенно уступали по численности, но часто превосходили по качеству исследования по истории офицерства, 8еще менее внимания уделялось генералитету. 9