Михаил Барг - Великая английская революция в портретах ее деятелей

И еще одна особенность рассматриваемой утопии: в отличие от утопических социальных систем, являвшихся выводом из более или менее абстрактных постулатов разума и морали, автор «Закона свободы» исходил в обрисовке деталей справедливого общественного устройства из тех конкретных условий, которые имелись налицо в Англии 40-х годов . Таким образом, задача будто бы сводилась к тому, чтобы, сохранив сущее, очистить его от пороков, привносимых в него наследием «королевского правительства», а именно сохранением власти лордов над землей, равно как и денег, торговли, несправедливых законов и судов и т. п. Итак, Уинстенли создавал утопическую систему, опираясь на исторические реалии данной страны и данного времени. По этой причине содержание его утопии — не только выдающийся памятник утопической мысли, но и важное свидетельство исторического характера этих реалий.

Однако, прежде чем мы перейдем к рассмотрению содержания отдельных частей «Закона свободы», следует заметить, что мышление автора претерпело значительный сдвиг не только в сравнении с его памфлетами 1648 г., но даже с памфлетом «Новый закон справедливости» (начало 1649 г.). В «Законе свободы» пред нами предстает не только мыслитель-рационалист, ставящий по существу разум на место веры, но и близкий к материализму пантеист — в объяснении окружающего его мира. Вместе с тем обнаруживается, что уже ранее отмечалось, в какой степени Уинстенли в качестве социального критика современного ему общества опередил свое время — социально-политическую мысль Англии XVII века в целом. Вместе с тем «Закон свободы» свидетельствует о том, что помимо логической стройности в компоновке материала его автору явно недоставало историзма в представлениях о человеке как о развивающемся индивиде, равно как и обществе в целом. Кстати, все социальные утопии ориентировались на статику, недаром в них, как правило, предусматриваются меры, предупреждающие возможность изменений в будущем.

Как нам уже известно, оригинальность Уинстенли в истолковании понятия «свобода» заключалась в том, что она отождествлялась им со всеобщей свободой землепользования (и тем самым с запретом присваивать в чью-либо частную собственность какую-либо часть этого основного источника средств существования человека). Следовательно, в отличие от индепендентов и левеллеров истинно свободным в глазах Уинстенли является только то общественное устройство, при котором каждому индивиду, независимо от ранга и его сословной принадлежности, обеспечены свободный доступ к земле и пользование ею .

В обществе, в котором царит «воровское искусство» торговли, и прежде всего купли-продажи земли, неизбежно устанавливаются роскошь немногих и нищета тех, чьим трудом эта роскошь создается и поддерживается. «Вот рабство, — пишет Уинстенли, — на которое бедные жалуются: они живут в нищете в стране, где так много изобилия для каждого». Из условий социальной несправедливости и угнетения, царящих в обществе, основанном на частной собственности на землю, Уинстенли выводит нравственные пороки людей: «рабство духа», алчность, гордость, лицемерие, зависть, страх, горе, отчаяние. «Я уверен, — читаем мы в „Законе свободы“, — что, будучи надлежащим образом рассмотренным, окажется, что внутреннее рабство духа… причиняется рабством внешним, на которое один род людей осуждает другой».

Очевидно, что под пером Уинстенли идея «прирожденных прав» (вытекавшая из учения о так называемом естественном праве) наполнилась именно тем содержанием, которого так страшился оратор индепендентов на конференции в Пэтни Айртон: каждому человеку, родившемуся в Англии, принадлежит право поддерживать свою жизнь плодами рук своих, взращенными на свободной от чьей бы то ни было власти земле. Но в такой же мере, в какой Уинстенли не устает подчеркивать, что земля — коллективное достояние народа, он почти полностью обходит вопрос о форме собственности на неземледельческие орудия труда.

Исследователи, обратившие внимание на этот факт, склонны были объяснить его узостью экономического кругозора Уинстенли, его неосведомленностью о природе общественного производства в Англии той поры. В действительности же ключ к этому «упущению» следует искать в общественных условиях народной жизни того времени. Сельское хозяйство (а не промышленность), в восприятии современников, еще в такой степени олицетворяло сферу производства материальных благ как таковых, что даже Петти и Локк десятилетия спустя все еще отождествляли собственность с земельной собственностью, а ренту — с нормальной формой прибавочной стоимости. Неудивительно, что земледелие и в глазах Уинстенли являлось источником всех ремесел в обществе. Ремесла как бы только продолжают и завершают труд земледельца. Садовник вызывает к жизни винодела, пастух — ткача и кожевника и т. п. [165] Единственное исключение из этого представления делалось для горнодобывающей промышленности.