Александр Кравчук - Перикл и Аспазия

А хотите знать, каков он в бою? Тут тоже нужно отдать ему должное. В той битве, за которую меня наградили военачальники, спас меня не кто иной, как Сократ! не захотев бросить меня раненого, он вынес с поля боя и мое оружие, и меня самого. Я и тогда, Сократ, требовал от военачальников, чтобы они присудили награду тебе, — тут ты не можешь ни упрекнуть меня, ни сказать, что я лгу, — но они, считаясь с моим высоким положением, хотели присудить ее мне, а ты сам еще сильней, чем они, ратовал за то, чтобы наградили меня, а не тебя» [55] Платон. Пир / Пер. с древнегреч. С. К. Апта // Платон. Соч. М., 1970. Т. 2. С. 152Кравчук А.153. .

В чем же секрет удивительного мужества, которое Сократ проявил, защищая Алкивиада под стенами Потидеи? «Секрет» знали и обсуждали все: Сократ принадлежал к числу самых горячих поклонников молодого человека. И если он и заслужил благорасположение Алкивиада, то добился его нелегко. Утешения и совета философ, вероятно, искал даже у Аспазии. И делал он это не без оснований, ибо никто лучше нее не знал достоинств и недостатков золотоволосого юноши, постоянно пребывавшего в доме своего опекуна — Перикла.

Позднее по Афинам ходила небольшая поэма в форме диалога между Аспазией и Сократом. Некоторые даже приписывали Аспазии авторство. Поэма начиналась со слов: «Сократ, от меня не скрылось, что сердце твое горит любовью к сыну Дейномахи и Клиния! Так послушай меня, если только хочешь, чтобы юноша относился к тебе благожелательно. Для тебя будет лучше, если ты доверишься мне». Сократ же говорит: «Как услышал я эти слова, пот обильный оросил мне чело, слезы счастья из глаз полились.»

Далее Аспазия советует Сократу добиться от Алкивиада взаимности, возбуждая в нем любовь к поэзии. Однако из последующего текста поэмы становится ясно, что столь возвышенный способ не принес ожидаемых результатов. Поэтому Аспазия спрашивает: «Что же ты плачешь, милый Сократ?» [56] Афиней. Пирующие софисты. V. 219 с-е. (Пер. авт.).

Неизвестно, какой еще совет дала она философу

Новость разнеслась по городу с быстротой молнии, ибо каждый понимал, что за этим скрывается какое-то необычайное событие: у алтаря двенадцати богов сидит человек, просящий защиты. Алтарь, воздвигнутый еще во времена тирании, давал неприкосновенность каждому, кто сядет на его ступени. На агору сразу же сбежалась толпа. Многие из зевак сразу узнали просителя: «Ба! Да ведь это же Метон, помощник скульптора Фидия. Разве вы его не знаете? Он помогал мастеру делать статую Афины из золота и слоновой кости — ту, что стоит в Парфеноне».

А Метон кричал, не переставая: «Неприкосновенности! Неприкосновенности! Обеспечьте мне неприкосновенность — и я сообщу о святотатстве».

Многие поддержали эту просьбу: одни из простого любопытства, другие уже догадывались, в чем суть предстоящих разоблачений. Последние так старательно поддерживали Метона, как будто кто-то уже вооружил их прекрасными аргументами.

Метону была обещана безопасность, если он сумеет доказать справедливость своих обвинений. То, что помощник скульптора нуждается в подобных гарантиях, стало ясно при первых же его словах, произнесенных в народном собрании: «Фидий совершил мошенничество и воровство, нанес ущерб афинскому народу и самой богине. Он представил неправильные расчеты расходования слоновой кости, которая пошла на облицовку статуи, присвоил себе большое количество ценностей и неплохо на этом заработал».

Естественно, сразу же возник вопрос: «Почему же Метон, работавший над той же самой статуей и знавший о махинациях своего хозяина, не вывел его на чистую воду раньше»?

Однако, получив гарантию личной неприкосновенности, Метон мог попросту не обращать внимания на такие вопросы. Его также могло теперь не беспокоить подозрение в соучастии в гнусных махинациях Фидия. А на обвинение в том, что он запоздал со своими откровениями на несколько лет, Метон, не раздумывая, ответил: «Как только статуя Афины была установлена в Парфеноне, Фидий уехал на Пелопоннес. Там, в Олимпии, он работал над большой статуей Зевса и вернулся на родину совсем недавно. Если бы я обвинил его раньше, скульптор скрылся бы на чужбине и его безбожный поступок остался без наказания».