Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Таким образом, у победивших 9 термидора было множество причин не доверять якобинцам. А вот причины, заставившие их вернуть ключи и вновь открыть зал заседаний, никогда не были названы, однако о них можно догадаться. Они сводятся к авторитету и престижу Клуба, равно как к исполнявшимся им функциям необходимого колесика в механизме власти. После 9 термидора сохранение революционного порядка управления трудно было представить без поддержки якобинцев и их аффилиированных клубов. С другой стороны, накопленный во время Террора политический и технический опыт (в частности, опыт представителей в миссиях) показывал, что управлять народными обществами необходимо было порой довольно деликатно, однако, в конце концов, они привыкли, во многом благодаря чисткам, покорно следовать за политикой центральной власти, как бы резко ни менялся ее курс.

«Пусть этот пример [Робеспьера], — говорил Бийо-Варенн во время первого заседания Якобинского клуба после 9 термидора, — научит вас никогда больше не творить себе кумира. Вы были жертвами Лафайета, Бриссо, бесчисленного множества других заговорщиков... Сплотитесь же вокруг Конвента, который в эти мгновения бури проявил самый возвышенный характер. Он не пощадит ни одного заговорщика, в основе его действий всегда будет добродетель» [77].

Этот политический проект присоединения «обновленных» якобинцев к Конвенту был тем не менее очень скоро скомпрометирован эволюцией, которую никто из действующих лиц не мог предвидеть.

После 9 термидора казалось, что все складывается как нельзя лучше. Конечно же, якобинцы, собравшиеся во вновь открытом зале заседаний 11 термидора, были немногочисленны и потрясены недавними событиями. Однако члены Комитета общей безопасности, непосредственные творцы «свержения тирана», сами призывали их «обновиться» и поощряли восстановление их деятельности. В ответ Клуб не скупился на заверения в преданности победоносному Конвенту и на осуждения потерпевших поражение — в частности, тех своих членов, которые оказались на стороне «тирана» и «мятежной Коммуны». Клуб дошел до того, что задним числом аннулировал их членство. «Истинными» якобинцами стали сугубо те, кого не было той примечательной ночью в зале заседаний на улице Сент-Оноре (или те, добавим, кто вовремя догадался его покинуть). Собравшись 11 термидора, якобинцы единодушно постановили «прийти в большом количестве» в Конвент, где их делегация вручила следующий адрес:

«Граждане, вы видите истинных якобинцев, заслуживающих уважение французской нации и ненависть тиранов; вы видите людей, которые взяли в руки оружие, чтобы сразиться с вероломными магистратами, узурпаторами власти нации. Истинные якобинцы в тот тревожный момент не собирались на специальное заседание; они были повсюду, где нужны были силы и бдительность, чтобы сражаться с заговорщиками. Кошмарное скопление заговорщиков, запятнавшее нашу землю, состояло из людей, у которых не было членских билетов и которые были безгранично преданы своим бесчестным главарям; а мы — мы шли вместе с нашими секциями, чтобы сразиться с новым тираном» [78].

Клуб приступил к восстановлению в правах тех своих членов, которые были исключены при «тирании» Робеспьера, а затем сыграли важную роль в «революции 9 термидора»: Фуше, Тальена, Дюбуа-Крансе. Клуб без устали клеймил Робеспьера: «Так Робеспьер, этот тигр, жаждавший крови, — особенно той крови, которая питает свободу, — так он в мгновение ока исчез с того места, на котором упивался ею. [...] И республиканцам более не придется с горечью слышать, как в своих макиавеллиевских речах он среди достойнейших людей находит заговорщиков, интриганов, предателей. О, возблагодарим же тех, кто действительно замышлял и интриговал против него и окружавших его преступных заговорщиков». «Истинные якобинцы» были такими же жертвами тирании. Молчание тех, кто нс произнес ни слова на протяжении «шести месяцев, когда тиран открыто попирал права человека» прямо в Якобинском клубе, преподносилось не как конформизм, а, напротив, как героический поступок: «С этой трибуны нас называли негодяями и предателями, поскольку у нас хватило смелости оставаться спокойными и не поддаваться порывам того невежественного сброда, который встречал возмутительными воплями лицемерные и напыщенные речи тирана... Как только момент оказался благоприятным, мы заговорили; более того — мы начали действовать» [79]. Для проверки деятельности членов Клуба и продления членских билетов тем, кто мог подтвердить свое безукоризненное поведение в ночь с 9 на 10 термидора, была создана специальная комиссия. Месяц спустя, когда чистки, судя по всему, были уже закончены, в одном из обращений Клуб гордился тем, что в него входят шестьсот человек, которые «не запятнаны никакой грязью: все были на своих гражданских постах в ночь с 9 на 10 термидора... Те же, кто в ту навеки памятную ночь обесчестили нас в зале заседаний, были ложными якобинцами, которых деспот внедрил в наши ряды, грязными рабами, чьими жертвами нередко становились мы сами — но мы никогда не становились их сообщниками» [80]. Тем не менее Якобинский клуб так никогда и не предал гласности ни число исключенных из него «ложных членов», ни число тех, кто остался в его рядах. Известно, однако, что в пору своего расцвета, до 9 термидор а, Клуб объединял более 1200 человек. Несмотря на постепенно таявшее число членов, Клуб мало- помалу возобновил свою деятельность: регулярные заседания, переписку с аффилированными обществами, обращения к Конвенту. Отчеты о заседаниях Якобинского клуба вновь стали публиковаться в Moniteur и других газетах параллельно с отчетами о заседаниях Конвента. Все выглядело так, словно отчеты дополняли друг друга и словно после 9 термидора место, занимаемое Якобинским клубом в политическом пространстве (в частности, по отношению к Конвенту), ничуть не изменилось. По крайней мере, такое создавалось впечатление. Однако трудно было скрыть конфликт, который проявился уже через четыре недели после «той навеки памятной ночи» и дальше лишь углублялся.