Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Весьма редко встречавшийся в конце II года термин «реакция» начинает довольно часто употребляться после подавления мятежа 13 вандемьера IV года (5 октября 1795 года). С этого времени он прочно утверждается в политическом дискурсе, в частности в официальной лексике, и обрастает множеством значений. Так, Жозеф-Мари Шенье, чьи доклады об убийствах заключенных в Лионе и на юге сыграли большую роль в распространении термина «реакция», различает термидорианский политический проект и реакцию; и сразу же словосочетание «термидорианская реакция» становится бессмыслицей. В своем докладе от 29 вандемьера IV года (то есть через две недели после подавления мятежа 13 вандемьера) Шенье настаивал на противоположности термидорианской эпохи и хронологически следующей за ней реакции, извратившей ее и представлявшей собой движение, противоположное ей по направленности и по духу. Шенье даже предлагал своего рода периодизацию истории Республики после 9 термидора. Эта памятная дата означала конец Террора вместе с его свитой, состоявшей из трибуналов и революционных комитетов, эшафотов и тюрем, руин и «бывших в чести» грабежей. За той кровавой эпохой следовала эпоха термидорианская — «памятная бессмертная эпоха, когда один лишь Национальный Конвент, преисполнившись сил, которыми, как считали, он не обладал, вновь завоевал общественную свободу; таким образом, были и подавлены диктатура с децемвиратом, и осушены слезы, открыты тюрьмы, разрушены эшафоты». Конвент был столь великодушен, что «закрыл глаза на ошибки» и даже на преступления; он поверил в раскаяние тех, кто долгое время был врагом свободы и Революции. Однако «эти новые республиканцы проникли в прореженные ряды старых патриотов лишь для того, чтобы их перерезать; они восхваляли представительство лишь для того, чтобы уничтожить его. Принципы снисходительности и великодушия, которым столь отважно следовал Конвент, [...] лишь усилили их озлобленность и поощрили преступления. Едва их выпустили на свободу, эти верные друзья рабства покрыли кровью свои одежды; непрестанно злоупотребляя этими принципами, они привели республику на край пропасти». Так родилась реакция, чьи коварство, злодеяния и преступления обличал Шенье. Он даже составил своеобразный перечень действий и явлений, характерных для реакции: преследование патриотов под тем предлогом, что они — «террористы»; банды «молодых людей», надменных и провоцирующих окружающих, вторгающихся в общественные места и запрещающих даже саму «Марсельезу»; таинственные «товарищества Иисуса» и «товарищества Солнца», убивающие людей, особенно на Юге. К тому же эти «негодяи» нападают на Республику и даже находят себе сообщников среди властей «во имя человечности, справедливости, самого Национального Конвента», они называют себя «мстителями за своих отцов и умерщвленных патриотов». Вот сколько политических явлений соединяются друг с другом и дополняют друг друга в том, что Шенье называет одним словом — «реакция». Все еще пребывая в шоке от направленного против Конвента мятежа 13 вандемьера, он не испытывает сомнений относительно политической окраски этой реакции: она роялистская. Зато он, судя по всему, колеблется между двумя вариантами ее происхождения: порой он довольствуется тем, что воспроизводит, если так можно выразиться, классическую схему «заговора», подготовленного иностранцами, эмигрантами, неприсягнувшими священниками и т.д.; временами ему случается объяснять реакцию своеобразным превращением порожденной 9 термидора «великодушной системы» в «машину» мести и проскрипций. Впрочем, эти две версии не мешают одна другой, и Шенье не заходит слишком далеко в попытке объяснить это «извращение»: по отношению к реакции он выражает лишь свое удивление и отторжение [231].

Несколько месяцев спустя Майль внес нюансы в смысл как самого термина «реакция», так и феномена, о котором идет речь. «9 термидора, которое должно было, попросту говоря, стать для трона анархии тем, чем было для королевского трона 10 августа, оказалось незаметно отвлечено от дела возрождения и выдвинуло в качестве основного принципа кровавую и беззаконную реакцию». Это не просто поворот; этот политический феномен более сложен. Его необходимо отличать от нападок и интриг обычных контрреволюционеров, старых и заклятых врагов Революции, действующих во имя ценностей и принципов, к которым она неизменно была враждебна. «Реакция» и соответственно «реакционеры» овладели принципами, присущими Революции, и извратили их; они отклонили ее с прямого пути. В этом плане реакционеры любопытнейшим образом напоминают «террористов», которым столь стремятся отомстить: ведь те установили Террор «под именем свободы», а эти извращают справедливость, священный принцип 9 термидора, чтобы использовать ее в качестве предлога для насилия и незаконной мести. И те и другие (нет ничего удивительного в том, что порой это одни и те же люди...) следуют «общему плану, направленному на дезорганизацию и захват законной власти, раздоры, гражданскую войну» [232].