С. Синякович: Тайны географических открытий

Заговор обнаружился вследствие чрезмерной болтливости одного из участников, некоего Димна, открывшего тайну его существования своему возлюбленному Никомаху. Желая покрасоваться перед Никомахом, Димн поведал ему, что через три дня Александр будет убит и в этом замысле принимает участие он сам вместе со смелыми и знатными мужами. Угрозами и уговорами Димн добился от перепуганного Никомахя обещания молчать и присоединиться к заговору. Однако сразу же после встречи с Димном Никомах отправился к своему брату Кебалину и все ему рассказал. Братья условились, что Никомах останется в палатке, дабы заговорщики не заподозрили недоброго. Кебалин же, встав у царского шатра, куда не имел доступа, ожидал кого-нибудь, кто бы провел его к царю. Ждал он долго, пока не увидел Филоту, задержавшегося у Александра. Кебалин рассказал ему обо всем и попросил его немедленно доложить царю. Филота снова вошел к царю, но в беседе с ним не упомянул о заговоре. Вечером Кебалин, встретив Филоту у входа в царский шатер, спросил, исполнил ли тот его просьбу. Филота отговорился тем, что у Александра не было времени для беседы с ним. На следующий день все повторилось.

Поведение Фи лоты в конце концов стало внушать Кебалину подозрения, и он отправился к Метрону, ведавшему арсеналом. Укрыв Кебалина у себя, Метрон немедленно доложил Александру, находившемуся в этот момент в бане, обо всем, что узнал. Александр тотчас же послал своих телохранителей схватить Димна, а сам пошел в арсенал, чтобы лично допросить Кебалина. Получив сведения, которыми тот располагал, Александр спросил еще, сколько дней прошло с тех пор, как Никомах рассказал о заговоре; узнав, что идет уже третий день, он заподозрил недоброе и приказал арестовать самого Кебалина. Последний, естественно, стал уверять, что, узнав о готовящемся злодействе, сразу же поспешил к Филоте.

Услыхав имя Филоты, Александр насторожился.

Много раз повторял он одни и те же вопросы: обращался ли Кебалин к Филоте, требовал ли, чтобы Филота пошел к нему, — и постоянно получал утвердительные ответы. Наконец, воздев руки к небесам, Александр стал жаловаться на неблагодарность его некогда самого близкого друга. Тем временем Димн покончил с собой. Стоя над умирающим, Александр, как говорили, спросил: “Что дурного я замыслил против, что тебе Филота показался более достойным править Македонией, чем я?” Ответа на свой вопрос он не получил.

В тот момент, когда Александр услыхал имя Филоты, судьба последнего и его отца Пармениона была решена. Все дальнейшее разбирательство было сосредоточено вокруг Филоты.

Филоту взяли с постели и закованного, с накрытой головой отвели в шатер Александра.

На следующее утро Александр велел созвать всех своих воинов с оружием: он решил в соответствии с македонским обычаем представить дело Филоты на рассмотрение войска. Здесь Александр прямо обвинил Пармениона и Фйлоту в организации заговора. Возможность говорить получил и сам Филота. Однако прежде, чем он начал свою речь, разыгралась характерная сцена. “Македоняне, — сказал Александр, — будут судить тебя. Я спрашиваю тебя, будешь ли ты с ними говорить на отеческом языке?” Филота отвечал: “Кроме македонян здесь много других, которые, я полагаю, легче поймут то, что я скажу, если буду говорить на том же языке, на каком говорил и ты, не по какой-либо другой причине, думаю, но чтобы твою речь поняло большинство”. “Видите, — воскликнул Александр, — до какой степени Филота питает отвращение даже к языку отечества? Ведь он один брезгует его изучать. Но пусть говорит, что хочет, а вы помните, что он так же пренебрег нашими обычаями, как и языком”. Этот диалог был для Александра очень важен, ведь его самого обвиняли в забвении македонских обычаев. Теперь ловким демагогическим приемом он обрушил это же самое обвинение на того, кого считал одним из руководителей старо македонской оппозиции.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что сам Александр только что говорил не по-македонски, а по-гречески.

В настоящее время трудно судить, насколько показания Филоты, вырванные у него под пыткой, соответствовали действительности. Плутарх называет обвинения, возводившиеся на Филоту, “мириадами клевет”. Фактом, однако, было то, что Филота не донес о готовящемся покушении, и это делало его поведение подозрительным, давало Александру желанную возможность обвинить и погубить как самого Филоту, так и его отца Пармениона.

Александр лично присутствовал при истязании. Лежа за занавеской, он слушал показания Фи лоты, перемежавшиеся отчаянными воплями и униженными мольбами о пощаде, обращенными к Гефестиону, Говорили, что Александр даже воскликнул: “Таким-то малодушным будучи, Филота, и трусом, ты посягаешь на подобные дела?!” Физических мук царственному палачу было, наверно, недостаточно, он желал наслаждаться еще и нравственным унижением своего врага.