Елена Морозова - Робеспьер

Аресты видных депутатов, бывших одновременно членами Якобинского клуба, дали Робеспьеру повод начать чистку клуба, этого, по словам Камилла Демулена, «великого инквизитора, наводящего ужас на аристократов, и великого обвинителя, искореняющего злоупотребления». 3 декабря пришла очередь Дантона, заявившего «своим недоброжелателям», что им не уличить его ни в каком преступлении: «Никаким их усилиям не поколебать меня. Я хочу оставаться перед народом, стоя во весь рост. Вы будете судить меня в его присутствии». «Недоброжелатели» наверняка исключили бы Дантона из клуба, так как в его окружении было немало подозрительных иностранцев, если бы в его защиту не выступил Робеспьер: «Если Дантон не всегда разделял мое мнение, то неужели я из этого сделаю вывод, что он предавал отечество? Нет, я всегда видел, как он усердно служил ему. Дантон хочет, чтобы его судили; и он прав; пусть судят также и меня. Пусть выйдут вперед те люди, которые в большей степени патриоты, чем мы!» Устранение Дантона пока не входило в планы Неподкупного; первым предстояло пасть Эберу. Поэтому Робеспьер взял под защиту не только Дантона, но и его друга Демулена, охарактеризовав того как излишне доверчивого, порой легкомысленного, но всегда преданного идеалам свободы.

Расчет Робеспьера оказался правильным: именно Дантон провел декрет о посылке в департаменты комиссаров комитета, наделенных неограниченными полномочиями, дабы те осуществляли надзор за выполнением решений Конвента, а точнее — Комитета общественного спасения. Следом Робеспьер провел декрет, согласно которому выборные народом органы власти (такие, как Коммуна, как Центральный повстанческий комитет, созданный при подготовке восстания 31 мая — 2 июня, как выборные комитеты секций) переходили под контроль правительства, а их члены становились «национальными агентами». Непрерывные заседания секций прекращались, теперь секциям разрешалось заседать лишь два раза в неделю. Так революционное правительство, точнее — Комитет общественного спасения для укрепления собственной власти насаждал бюрократию функционеров.

В Париж регулярно поступали сообщения об успехах и победах на фронтах: вот-вот выбьют из Тулона англичан, Гош освободил Эльзас… Просочились сведения, что воюющие против Франции монархии готовы начать переговоры о возможности заключения мира. К концу 1793 года благодаря неустанной деятельности правительства Республика наконец была вне опасности. «Французы, ваши представители умеют не только умирать, они могут больше: они могут побеждать!» — восклицал Робеспьер с трибуны Конвента.

«Победа» — редкое слово в устах Неподкупного. Если победа, то нет больше врагов, заговорщиков, а значит, он с его постоянным их поиском оказывается невостребованным. Но для него такой исход неприемлем; революция являлась единственным смыслом его жизни. Но если в начале пути он добивался равенства всех перед законом и выступал идеологическим «оформителем» народных восстаний, теперь его революционная риторика, в сущности, служила сохранению status quo, иначе говоря, укреплению власти добродетели (в его лице). По сути, это означало прекращение революции. Он не собирался отнимать имущество у собственников, а значит, и выполнять радикальные требования «бешеных», стоявших ближе всего к народным массам.

Главным мотивом речей Неподкупного становится борьба с внутренними врагами, разоблачение заговорщиков, заседающих в Конвенте, и призыв к тотальному их истреблению: «Во Франции существуют два народа: один народ — это масса граждан, чистых, простых, жаждущих справедливости, это друзья свободы, это доблестный народ, проливающий кровь за создание Республики, внушающий уважение врагам внутри страны, народ, свергающий троны тиранов. Другой народ — это сброд честолюбцев и интриганов, это болтуны, шарлатаны, плуты, которые везде появляются, преследуют патриотизм, захватывают трибуны, а часто и общественные должности, злоупотребляют образованием, которое им дали преимущества старого режима, для того, чтобы обмануть общественное мнение. Это народ, состоящий из мошенников, иностранцев, контрреволюционеров, лицемеров, ставших между французским народом и его представителями, с тем чтобы обратить против общественного блага самые полезные законы и самые спасительные истины. До тех пор, пока будет существовать эта бесстыдная раса, Республика будет несчастной и шаткой». Для себя лично Робеспьер видит угрозу не столько в тех, «кто стоит между французским народом и его представителями», а в самих народных представителях, заседающих в Конвенте, в тех из них, кто имеет мнение, отличное от его собственного. Особенно если этот представитель пользуется авторитетом у народа и своих коллег. Ибо на пути к установлению Республики Добродетели ему не нужны ни соратники, ни советчики. Он, как и прежде, одиночка. Как и многие абсолютные властители до него, он не мог отказаться от дурманящего напитка, именуемого властью.