Александр Мещеряков - Terra Nipponica [Среда обитания и среда воображения]

Мотоори Норинага. Автопортрет

Обычно считается, что наибольшая роль в обосновании «божественности» Японии принадлежала ученым мужам из школы «национального учения», ориентированной на синтоистские ценности. Это верно, но лишь отчасти: на самом деле подавляющее большинство «конфуцианских» (т. е. хорошо знакомых с китайскими классическими текстами) мыслителей также придерживались этого убеждения и бывает довольно сложно однозначно утверждать, являлись ли они «чистыми» конфуцианцами или нет. Люди же, числившие себя последователями «национального учения», с легкостью использовали и понятийный аппарат конфуцианства. Пламенный приверженец «кокугаку» Хирата Ацутанэ, описывая достоинства «императорской страны» (т. е. Японии), отмечал, что, с одной стороны, это страна «благородных мужей» (сугубо конфуцианский по своему происхождению термин, который, однако, стал восприниматься как принадлежность собственной культуры), где соблюдается строжайшая социальная иерархия, а с другой – это страна синтоистских божеств, где поклонение им стоит на первом месте [359].

Что до японских конфуцианцев, то они не разделяли положение о «мандате (приказе) Неба» – одном из основных постулатов китайской политической философии. В соответствии с ним периодически происходит смена династии – положение, которое не укоренилось в Японии. Несмотря на практическое бессилие императорского двора, тезис о «вечной» несменяемости «правящей» императорской династии в Японии служил едва ли не основным предметом гордости почти для всех японских мыслителей того времени независимо от того, какой ориентации они придерживались.

Пожалуй, только правоверные буддисты оставались в целом более равнодушны по отношению к идее «божественности» Японии, но буддизм, как уже было сказано, в значительной степени теряет свои позиции в качестве кладезя премудрости.

Реанимация конфуцианской картины мира, в которой актуализирована прямая связь между природными условиями и жизнью государства (общества), означала возрождение тех взглядов на природу и общество, для которых характерен крайний географический детерминизм – убеждение в существовании прямой корреляции между природной средой обитания и «качеством» людей, населяющих эту землю. В традиционной дальневосточной мысли считалось, что центр («срединная страна») по определению обладает природой и климатом, которые более благоприятны для культуры и нравственности, чем природные условия окружающей центр периферии. Видный мыслитель, теоретик «пути самурая» Ямага Соко (1622–1685) прямо утверждал: «срединная страна», т. е. Япония, обращена «спиной» к востоку и северу, «лицом» – к западу и югу, четыре времени года там сменяют друг друга в правильной последовательности, а потому люди там «чисты», они не смешиваются с обитателями других стран, а императорская династия не знает перерыва. И все это обусловливается свойствами территории, которая совершенно не случайно имеет форму копья. В связи с этим люди в «срединной стране» отличаются воинскими доблестями, «гармония» там утверждена крепко, как алмаз [360]. Ямага Соко отмечал также выгодность международного положения Японии – она окружена морями и потому не соприкасается с варварами. Таким образом, природные условия защищают страну от иноземных нашествий, что избавляет от необходимости строительства фундаментальной обороны [361].

В японских условиях географический детерминизм конфуцианского типа дополнялся представлениями, восходящими к синтоистскому мифу, понимаемому в том смысле, что нынешняя ситуация есть отражение и проекция акта божественного творения. В этом дискурсе территория Японии соотносилась с солнцем и восточным расположением. Позиционирование Японии как «восточной страны» было намного более распространенным, чем убеждение Ямага Соко в том, что она занимает центральное положение.

В пьесе ритуального и ныне практически исчезнувшего театра ковака-маи (танец-пантомима, исполняемый под речитатив сказителя) под названием «Дайнихонги» («Рассказ о великой Японии», текст пьесы зафиксирован в XVII в.) повествуется о том, как божества Идзанаги и Идзанами создавали мир. Этот рассказ является поздней интерпретацией синтоистского мифа. В исходном варианте мифа божества создают только Японские острова, а о других странах ничего не сообщается. Однако, согласно тексту пьесы, божества создают сначала Японию, а потом также Индию и Китай, которые, правда, больше Японии. При этом Япония похожа на солнце, Индия – на луну, а Китай – на звезду. Примечательна концовка этого произведения: хотя считается, что наша Япония, управляемая императорской династией, получилась маленькая, но все равно она лучшая из трех стран, именно она похожа на солнце и жизнь людей там долгая [362].