Александр Мещеряков - Terra Nipponica [Среда обитания и среда воображения]

Следует помнить, что этот страх исчезновения самобытной культуры с легкостью перерастал в истерику, когда даже ученые мужи забывали про свой позитивизм. Потребность в самоутверждении и самозащите слишком часто реализовывала себя в построениях, в рамках которых другим землям, странам и народам отводилась роль отрицательного образца для сравнения. И тогда эти земли представали бедными и унылыми, а люди, их населявшие, – бескультурными недоумками. К сожалению, такое понимание мира превращалось в государственную идеологию, находило выход в конкретных действиях на военно-политическом уровне.

Показательно, что, говоря об уникальности Японии и японцев, Тэрада предпочитает оперировать понятием «остров». К этому времени, как уже неоднократно отмечалось, Японская империя перестала быть островной страной. Позиционирование Японии как материковой и многонациональной страны стало частью официальной идеологии. Тем не менее достаточно мощный вектор «низового» интеллектуального движения зачастую был направлен в другую сторону. Это движение было занято самоописанием «японца» на ограниченном морем и островами пространстве. Это пространство обладало уникальными характеристиками, порождающими уникальную японскую культуру, которую следовало беречь и защищать. И разумеется, следует помнить, что в связке земля-люди определяющим фактором признавалась земля в полном в соответствии с традиционными конфуцианскими представлениями о географическом детерминизме.

Следует сказать, что в момент появления работ Вацудзи Тэцуро и Тэрада Торахико сама власть еще редко оперировала природным дискурсом. В этом отношении показательный пример представляет предкоронационный альбом, выпущенный по случаю грядущего вступления на престол императора Тайсё (на троне 1912–1925). Он открывался следующими словами: «Благоухающая по утрам горная сакура поистине прекрасна. Однако, будучи пересажена в иноземные страны, она продолжит свой рост. Высящаяся среди облаков божественная гора Фудзи высока и почитаема. Однако в иноземных странах есть горы, которые выше Фудзи. Среди обычаев и институтов есть разные – есть такие, что лучше у них, а есть такие, что лучше у нас, и если возникнет желание заимствовать их, то это возможно. В настоящее время мы заимствовали у них хорошее – носим европейскую одежду и управляем автомобилями. Они тоже заимствовали у нас хорошее – устраивают чайную церемонию и занимаются джиуджицу. Выгоды, которые приносит усиливающееся общение, находятся в соответствии с велениями времени, что приводит к выравниванию непохожего. Но здесь есть то единственное, чего невозможно заимствовать, даже если иноземцы пожелают того, то единственное, что невозможно скопировать, даже если пожелать того; наш императорский дом, который правит без перерыва на протяжении десяти тысяч поколений, – такого нет нигде» [537].

По этому тексту хорошо видно, что идеи об уникальности японской природы и японских обычаев в 1913 г. оставались на втором плане. Внимание идеологов концентрировалось на фигуре государя и непрерывности правящей династии. Однако после публикаций мыслителей, подобных Вацудзи Тэцуро, воспевание японской природы прочно входит в арсенал пропагандистов. Сам Вацудзи Тэцуро был обласкан властью, а в 1943 г. даже читал лекции самому императору Сёва, что свидетельствует о том, что идеи мыслителя буквально пришлись «ко двору».

В программном документе японского тоталитаризма «Сущность нашей государственности» («Кокутай-но хонги», 1937 г.), подготовленном государственным Институтом духовной культуры народа, утверждалось, что свойством японского строя жизни и мыслей является гармония. Это и гармония между государем и подданным, это и гармония между синтоистскими божествами и людьми, т. е. японцами. «Гармония проявляется также в исключительно близких отношениях [японского] человека и природы. Нашу страну окружают моря, в ней высятся горы, струятся прозрачные воды, сменяют друг друга времена года в красоте, которой нет в иных землях. Эта прекрасная природа, равно как и [синтоистские божества] ками, порождена высшими коми и является предметом восхищения, а не страха. Так любовь к природе стала нашей национальной чертой, так появилась гармония человека и природы. В Индии человек подавлен природой, а на Западе чувствуется его превосходство над ней, но [в обоих случаях] не видно той глубокой гармонии человека и природы, которая существует в нашей стране. Наш же народ пребывает в постоянной гармонии с природой. В нашей литературе сложено множество стихов, воспевающих дух гармонии с природой, а глубокая любовь к природе – одна из главных тем нашей поэзии. Это не ограничивается миром литературы, поскольку и в повседневной жизни природа и люди находятся в гармонии… В нашей стране, где так отчетлива смена времен года, эта гармония представлена с особой красотой» [538].