Александр Мещеряков - Terra Nipponica [Среда обитания и среда воображения]

Реформы периода Мэйдзи проходили под знаком вестернизации. В своей частной жизни японская элита тоже не осталась в стороне от новых веяний. Ее представители в значительной степени отказались от символизма, присущего традиционному японскому саду. В усадьбах тогдашних богачей обычным было сосуществование японской и западной «половин». И если для официальных приемов использовались каменное строение и европейский сад (его непременными атрибутами являлись лужайка, клумбы, фонтан, скульптуры), то в повседневной жизни обычным было пребывание в традиционном деревянном доме, с которым соседствовал небольшой садик японского типа.

Ямагата Аритомо (1838–1922) был одним из самых влиятельных политиков своего времени. Он открыто заявлял, что в крошечных садах Киото отсутствует величественность, поэтому свои сады он устроил таким образом, чтобы они производили именно такое грандиозное впечатление. В своем саду Муринъан в Киото он отказался от строительства пруда – по участку текла речка. Поэтому в его саду отсутствовала и гора-остров Хорай. Ямагата Аритомо говорил, что его вполне удовлетворяет настоящая и огромная гора Хигасияма, высившаяся за пределами сада. Игнорируя традиционные правила расположения камней, он располагал их таким образом, который казался ему «естественным» для природы. Подбор деревьев в саду тоже не вписывался в канон [508]. Символично, что именно в этой усадьбе, лишенной привычных символов, и было принято решение о начале войны с Россией.

Частные сады мэйдзийской знати были, естественно, закрыты для посетителей. Однако социальные переборки были уже не такими прочными, как в прошлое время. В начале периода Мэйдзи княжеский сад Рикугиэн перешел в государственную собственность, в 1878 г. его выкупил основатель концерна «Мицубиси» Ивасаки Ятаро (1834–1885), который мотивировал свою покупку желанием помочь правительству в финансовом отношении. Его сад был закрыт для публики, но в октябре 1905 г. его ворота широко открылись для 6 тысяч военных в знак благодарности за одержанную ими победу над Россией. Такие же празднования проходили и в государственных публичных садах. Эта война была начата в саду, в саду же она и закончилась. Напомним, что название «Рикугиэн» означает «шесть стилей поэзии». Но теперь эти шесть стилей трансформировались в один, имперский.

Многие прежние сады продолжали существование, но наибольшее общественное внимание привлекали уже сады нового типа. Ведущая роль в их создании принадлежала государству, которое озаботилось переформатированием сада в нужном для себя направлении. Этот сад представляет собой не столько модель идеальной природы, сколько модель империи, т. е. продукта целиком антропогенного.

Наиболее внушительные сады предыдущего периода принадлежали князьям, и это было закрытое для простых людей пространство. Теперь, когда сословия были упразднены, стояла задача по созданию единого японского народа, было необходимо предоставить нарождающейся нации площадки, где она могла бы испытывать чувство единения, подпитывать его и подпитываться им. В прошлой Японии таких площадок явно не хватало для претворения в жизнь столь масштабного проекта. В японских городах отсутствовали площади, где могли бы собираться люди. Площади были не нужны – режим Токугава основывался на фрагментации общества, а не на его консолидации. Княжеские процессии, направлявшиеся в Эдо или обратно в княжество, растягивались по узким дорогам, точно так же как и сёгунские процессии в Никко – место захоронения Токугава Иэясу. Сообщается, что во время посещения Никко восьмым сёгуном Ёсимунэ (1716–1745) процессия состояла приблизительно из 300 тыс. человек. Во время последнего паломничества сёгунов в Никко в 1843 г., которое было признано весьма «скромным», время прохождения процессии через каждый населенный пункт составляло два дня [509]. Однако такая организация пространства исключала произнесение зажигательных речей перед многотысячными толпами. Подобная мысль просто не могла прийти в голову представителям политической элиты. Политика при Токугава исключала всякую публичность, модус поведения высокопоставленного человека предполагал голос не громкий, а максимально тихий. Именно таким голосом или же с помощью письменного документа и отдавали приказания. Мерное продвижение процессии, построение в которой определялось строго в соответствии с рангами, служило зримым свидетельством иерархически устроенного общества.