Александр Мещеряков - Terra Nipponica [Среда обитания и среда воображения]

Главная усадьба Саданобу в Эдо площадью 17 тыс. цубо (1 цубо = 3,3 кв. м) называлась Ёкуонъэн («Сад, купающийся в милости»). Под «милостью» имелась в виду милость Хитоцубаси Харусада (1751–1827), главы дома Хитоцубаси, благодаря помощи которого Саданобу смог получить земельный участок. С самого начала обустройства сада (1793 г.) Саданобу высказывал желание, чтобы это было место, подходящее для уединения. В это время ему было всего 35 лет. Люди того времени часто мечтали об уходе от дел, в их сознании спокойная старость была временем желанным. Причем «пенсионный возраст» имел тенденцию к уменьшению. Переход в статус инкё требовал разрешения сёгуната. Если в начале XVIII в. возраст ухода на покой составлял для высших самураев от 61 до 64 лет, то столетием позже он уменьшился до 52–55 лет. Для князей же время ухода на покой снизилось еще больше (с 60–69 до 45–48 лет) [409].

Огата Гэкко. Счастливая и покойная старость

Мацудайра Саданобу. Цветы и птицы

В сочинениях Саданобу не встречается сетований по поводу того, что он потерял прежнюю власть. Власть воспринималась скорее как бремя, чем как возможность насладиться ею. Во всяком случае так предписывал поведенческий канон того времени. О желанности покоя и радости, которую этот покой доставляет, свидетельствуют и литературные псевдонимы Саданобу. Его ранние псевдонимы были связаны с природной эстетикой («Утренний пик», «Ветреная луна», «Цветочная луна»), теперь же, обретя желанный покой, он подписывается как «Радостный старец» (Ракуо).

Мацудайра Саданобу гордился своим садом, приглашал туда «на экскурсии» родственников, друзей, литераторов и художников. Сам Саданобу писал: «Я все время думаю о той великой милости, которая позволяет мне ныне пребывать в горном жилище, наслаждаться цветами, радоваться осенним кленам, прикладываться к чарке, напитывать душу и прогуливаться. Раньше я был озабочен большими делами, теперь же в соответствии с моими чаяниями я могу предаться радости на природе – не опишешь ни кистью, ни словом. Не только я один купаюсь в блаженстве, но и мужи и дамы из нашего княжества являются сюда по определенным дням – развлекаться и радоваться, и то, что это позволено даже особам низким, наполняет их сердца тайной благодарностью» [410].

Среди посетителей сада Саданобу были и профессиональные художники. В частности, он заказал изображение сада художнику Хосино Бунрё (1781–1829), ученику знаменитого Тани Бунтё (1763–1840). Оба они находились на службе у Саданобу. Это произведение в двух свитках (19 изображений) под названием «Точное изображение сада, купающегося в милости» хранится ныне в библиотеке Университета Тэнри. Заказ Саданобу свидетельствует, что он желал превратить свой сад в «знаменитое место» – ведь главным признаком мэйсё была та культурная аура, которую придавали этому месту творения воспевших его художников и литераторов. Помимо этих двух свитков описания сада сохранили и другие источники – живописные (в том числе самого Бунтё), поэтические, прозаические [411].

Таким образом, Мацудайра Саданобу (как и другие князья) был озабочен созданием «новых знаменитых мест», которые связаны с именем их непосредственного творца («хозяина»). Предполагалось, что такие рукотворные места станут овеществленной памятью об их создателе. Художники и литераторы выступают при этом в роли «хронистов», запечатлевающих объект (в данном случае сад) для его трансляции во времени и пространстве. Это было тем более актуально, что – в отличие от настоящих «знаменитых мест» – сад Саданобу был открыт не для всех желающих, а только для избранных – хозяйских гостей. И для человека, который не имел возможности посетить сад, первоисточником служил не сам сад, а его живописный образ.

В то же самое время следует помнить и еще об одном отличии мэйсё настоящих и создаваемых рукотворным образом. Несмотря на обилие текстов (как живописных, так и литературных), воспевающих сады, эти тексты не издавались и не тиражировались, они были достоянием крайне узкого круга лиц. Таким образом, речь может идти о создании мэйсё, о которых известно лишь избранным, что является особенностью всей «высокой» культуры периода Токугава, которая ценит себя не за распространенность, а за «качество» своего адресата. Представители этой культуры были уверены, что истина должна быть известна лишь немногим. Это было отражением основной социальной установки того времени, основанной на фрагментации общества, а не на его «склеивании». Только в этом смысле можно говорить о «славе» новых мэйсё, знание которых являлось привилегией. Что до простолюдина, то его взгляд упирался в глухую садовую ограду, за которой находилось нечто интригующее и впечатляющее. Считалось, что этого знания ему вполне достаточно.