Владимир Жириновский - Плевок на Запад

Брат – Павел Петрович, принципиальный противник передового и жутковатого Базарова – ничего против не имеет. Никаким протестом и не пахнет. Но самое главное – не чувствуется внутренней напряженности самого Тургенева за то, как читатель воспримет эту линию романа. Все спокойно.

И это полностью отвечало реалиям русской жизни того времени.

Самые высокородные вельможи женились на самых обыкновенных женщинах.

С сословной точки зрения российского дворянства то, что вельможа А.К. Разумовский имел у себя любовницу «из простых» и дал всем ее детям дворянство (лично просил об этом царя Александра I), было вполне понятным явлением.

Ведь его дяде дворянство было пожаловано при весьма экзотических обстоятельствах – как любовнику Елизаветы Петровны.

Даже то, что родовитейший из родовитых (Рюрикович!) Шереметев женился на своей крепостной, не вызвало в обществе протеста. Только разговоры и сплетни.

Дворяне России вовсю женились на цыганках из хора, на крепостных крестьянках – и это не считалось чем-то ужасающим.

Теперь рассмотрим другую ситуацию. Англия. «Свободная» страна.

Крепостное право отменено еще в XV веке. Рабство тоже отменено. Парламент имеется. А дворянство не имеет никаких особых прав.

«Эсквайром» (мелкопоместным дворянином) подписываются многие принадлежащие к буржуазии или чиновничеству люди. Фактически это слово означало тогда что-то вроде «сударь».

Так вот, в романе Диккенса – тоже мезальянс: он – аристократ, она – простая лодочница.

Но сразу видно внутреннее напряжение Диккенса, видно, как он старается сгладить этот мезальянс, сблизить в глазах читателя Его и Ее. Сразу аристократ оказывается из разоренной семьи. Неравенство (которое, казалось бы, изначально было много меньше, чем в русском варианте) становится еще меньше.

Но этого мало. Диккенс вертится, как бес перед обедней, чувствуя, что для английского читателя этот номер не проходит. Он ставит своего героя в исключительное положение. Герой тонет, жестоко израненный соперником, и спасает его та же лодочница.

Ну тут уж, казалось, он обязан это сделать просто из чувства благодарности. Но для Диккенса и этого мало. Накрутка страстей крепчает, доводя содержание уже до полнейшего маразма.

Герой оказывается на краю гибели, и в предсмертном состоянии у него возникает блажь – жениться. И только на грани смерти происходит трогательное бракосочетание. Герой, конечно, потом от счастья нежданно выздоравливает.

Но и этого мало. В конце романа дается весьма и весьма патетическая картина с осуждением английским «светом» такого неравного брака. Осуждение, правда, получается не единогласным – и по сему поводу Диккенс не жалеет ни патетики, ни восторга.

Так где же социальная мобильность была выше? Естественно, в России, ибо Россия была империей, а Англия, хоть и величала себя таковой, была (и остается) ближе к республике, со своим всесильным парламентом, со своей чисто номинальной королевской властью и со своим неистребимым шовинизмом.

В этом смысле становится понятным, почему Россия избрала имперский путь.

Сейчас прозападные демократы стараются убрать из народной памяти то, что было общим местом для историков прошлого века. Россия сложилась как государство в борьбе со смертельной опасностью, идущей из Степи.

Наличие такой опасности не позволяло России проявлять шовинизм на европейский манер, пришедший из республиканского Рима и бывший типичным для всего древнего Средиземноморья: «Мы люди, вы – нелюди, скот».

Ордынцев приходилось заманивать к себе «лаской», выделять их князьям города для «кормления» (тот же Касимов, Кашира).

Собственно говоря, по большому счету опасность из Степи исчезла для России только после екатерининских войн – а русских кочевники перестали угонять в рабство только с признанием Хивинским ханством русского протектората. А это уже 1873 год.

До того же времени у России не было другого пути, кроме пути императорского Рима – или гибели в волне азиатского кровавого хаоса.

Это отлично понимали русские историки XVII века – такие как стольник Лызлов, который в своей «Скифской истории» (кстати, напечатанной спустя почти 100 лет и именно в момент последнего набега крымцев на Россию в 1768 году) всячески обыгрывал известную тацитовскую формулу: «Сначала враги, потом граждане».

Такая способность все усвоить и переработать не противоречит пресловутой русской «ксенофобии», о которой так любят побрехать «демократы». Россия с понятной подозрительностью относилась как к Востоку, откуда появлялись самые чудовищные феномены, вроде Орды, так и к Западу, смотревшему на все прочие народы с истинно колонизаторским пренебрежением и при случае их истреблявшему.