Владимир Жириновский - Плевок на Запад

С созданием империи положение дел в Риме начало меняться. Социальная мобильность значительно возросла. С одной стороны, вместе с окончанием жизни республики мало-помалу исчезало и участие народа в делах государства, живая связь – то, что, собственно, и называлось «общее дело» – res publica.

Но, с другой стороны, социальная мобильность значительно повысилась. Для вольноотпущенника стало возможно получить римское гражданство более простым путем.

Более того, многие вольноотпущенники из императорского дома стали входить в императорский Совет, и, следовательно, у них появилась возможность влиять на политику.

А в начале II века в Риме совершилось нечто уникальное и невозможное с позиций не столь давних времен: в святая святых римской государственности – в Сенат (совет старейшин), этот реликт системы управления родоплеменного периода, был избран за военные заслуги перед Римом… мавританский князек Лузий Квиет, по некоторым сведениям – негр. Это означало полный крах полисного воззрения.

Интересно, что нечто похожее было во всех империях древности. В персидской монархии, судя хотя бы по библейской Книге пророка Даниила, даже для раба было возможно попасть на вершину власти.

Во всяком случае, никто не удивлялся наличию самого Даниила, да и трех отроков при персидском дворе. Попасть чужестранным рабам к какому-либо двору, да еще и на что-то влиять в государстве не имперского типа было просто невозможно.

Та же самая социальная мобильность, тесно увязанная с родовой, была в империи Александра Македонского. Она же победила и в Риме.

Таким образом, из классического примера империи можно вывести такие противопоставления: республика – национальна, причем даже на родовом уровне, империя – интернациональна.

Республика – не мобильна социально; ее граждане имеют значительные права, но попасть в число граждан невозможно. В империи понятие «гражданин» невелико, но иметь его могут в принципе все.

Национализм и расизм – давние спутники республиканского устройства. Именно поэтому рабство, нарушая все границы и все прожекты мирового устройства, благополучно продержалось до прошлого века в цивилизованных, конституционных странах.

Более того, в республиканских странах при всей «народности» их устройства принципы родовитости сохранялись и сохраняются лучше, чем в иных монархических, притом что в последних структура пирамиды выдержана четко.

Пушкин в свое время удивлялся, что в Америке, не имеющей дворянства, распространены «гонения родословные», то есть человеку невозможно было попасть в элиту Филадельфии или Бостона, если он не принадлежал к семье какого-либо «от- ца-основателя» США.

С точки зрения дворянина Пушкина во внесословном обществе не может быть такого явления, как родовитость.

Но в США оно было. И вряд ли случайно то, что многие американисты, говоря о высших кругах США, употребляют такой специфически древнеримский термин, как «патрициат». В нем отражена суть республиканской аристократии, в том числе и принципы родовитости.

В этом смысле социальная мобильность опять может служить показателем. Если мы перейдем к теме о мезальянсах, то есть неравных браков, то увидим, что и здесь империя более свободна, чем республика или государство республиканской направленности.

Например, посмотрим, где мезальянс проходит легче – в Англии середины прошлого века или в России того же времени?

Вот перед нами два романа – «Отцы и дети» Тургенева и «Наш общий друг» Диккенса.

Первый рисует жизнь России предреформенного периода (крестьяне еще не отпущены на волю), второй – жизнь Англии даже несколько более позднего времени.

В обоих романах тема неравного брака проходит побочной линией.

Конечно, не следует забывать о том, что перед нами – художественные произведения, а не точные копии жизни.

Но, с другой стороны, в этом есть и свой интерес, ибо писатель в конце концов пишет для читателей, и на нем, на его манере письма, на сюжете невольно отражаются его опасения за то, как читатель примет тот или иной сюжетный ход.

И вот что показывают оба романа.

В «Отцах и детях» одна из сюжетных линий такова: Николай Павлович Кирсанов, либеральный человек, женится на своей крепостной, Фенечке.

Обстановка – Россия. Никакой свободы. Есть только какие-то неясные новые веяния с Запада.

Николай Петрович – хозяин Фенечки. Он ее вправе, например, выпороть. Его брат – аристократ по духу. И что же, есть какие-то опасения, что общество не примет такой брак? Нет, нет и нет.