Александр Сидоров - Я помню тот Ванинский порт - История великих лагерных песен

На Колыме изоляция и безысходность заставляла заключённых самого разного социального положения и культурного уровня тянуться друг к другу — и в лагерях, и после освобождения. Хорошо об этом пишет Евгения Гинзбург:

«Некоторые из тех женщин, у кого были небольшие сроки и кто успел выйти из лагеря ещё до начала войны, но без права выезда на материк… перешагнув порог лагеря, стремительно вступали в колымские браки, абсолютно не стесняясь мезальянсов.

Помню такую Надю, которая накануне своего освобождения вызывающе швыряла в лицо своим барачным оппоненткам:

— Ну и засыхайте на корню, чистоплюйки! А я всё равно выйду за него, что бы вы ни говорили! Да, он играет в подкидного дурака, да, он говорит “моё фамилий”… А я кончила иняз по скандинавским языкам. Только кому они теперь нужны, мои скандинавские! Устала я. Хочу свою хату и свою печку. И своих детей. Новых… Ведь тех, материковских, больше никогда не увидим. Так рожать скорей, пока ещё могу…

На окрестных приисках всегда знали, когда предстоит освобождение группы женщин с Эльгена, и к этому времени съезжались женихи.

Когда Соня Больц, сложив “форму А” вчетверо, благоговейно увязывала её в платок, к ней подошёл рослый детина в лохматой меховой шапке и хрипловато сказал:

— Я извиняюся, гражданочка… Вы освободилися? Ну и лады… Сам-то я с Джелгалы. Человек, хошь кого спросите, самостоятельный. Желаю обменяться мнением…

Соня критически осмотрела претендента и задала несколько неожиданный вопрос:

— Скажите, а вы — не еврей?

— Нет, гражданочка, чего нет, того нет… Врать не стану… Сами-то мы сибирские, с-под Канску…

— И чего это я спрашиваю, — вздохнула Соня, — откуда взяться вольному еврею на этой проклятой земле! Ещё хорошо, что вы не этот… каракалпак…

И после небольшой паузы исчерпывающе добавила:

— Я согласна.

Смешнее всего, что эта пара прожила потом долгие годы в добром согласии, а в пятьдесят шестом, после реабилитации, супруги вместе выехали в Канск».

Об эльгенской «ярмарке невест» пишет и Варлам Шаламов в рассказе «Зелёный прокурор». Павел Михайлович Кривошей освобождается из лагеря без права выезда с Колымы, устраивается по специальности на один из заводов в качестве инженера-химика:

«Поработав неделю, он взял отпуск “по семейным обстоятельствам”, как было сказано в документе.

— За женщиной еду, — чуть улыбнувшись, сказал Кривошей. — За женщиной!.. На ярмарку невест в совхоз “Эльген”. Жениться хочу.

Этим же вечером он возвратился с женщиной.

Около совхоза “Эльген”, женского совхоза, есть заправочная станция — на окраине поселка, на “природе”. Вокруг, соседствуя с бочками бензина, — кусты тальника, ольхи. Сюда собираются ежевечерне все освобождённые женщины “Эльгена”. Сюда же приезжают на машинах “женихи” — бывшие заключённые, которые ищут подругу жизни. Сватовство происходит быстро — как всё на колымской земле (кроме лагерного срока), и машины возвращаются с новобрачными. Подробное знакомство при надобности происходит в кустах — кусты достаточно густы, достаточно велики.

Зимой всё это переносится в частные квартиры-домики. Смотрины в зимние месяцы отнимают, конечно, гораздо больше времени, чем летом».

Та же Евгения Гинзбург печально отмечала в «Крутом маршруте»: «Трудно проследить, как человек, загнанный бесчеловечными формами жизни, понемногу лишается привычных понятий о добром и злом, о мыслимом и немыслимом. Иначе откуда же в деткомбинате такие младенцы, у которых мама — кандидат философских наук, а папа — известный ростовский домушник!»… А если подумать: так ли это плохо, когда домушник и кандидат философских наук дают жизнь новому человеку, а может быть, даже создают новую семью (как Надя — специалист по скандинавским языкам)? Может, это смешение самого утончённого и самого низкого — и есть настоящая Россия?