Андрей Прокопьев - Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

Впрочем, спор вокруг периодизации кажется не столь жарким и, видимо, сами его участники готовы придавать ему скорее второстепенную роль. Принципиально важным представляется новый взгляд на эпоху. Модель конфессионализации, представленная в виде широкого социального движения, сближает и связывает воедино отдельные фазы, до последнего времени считавшиеся прямо противоположными — Реформацию и Контрреформацию. И евангелическое движение, и католическое возрождение выступали в немецких землях лишь разными сторонами одной тенденции, уходившей корнями в позднее средневековье. В год заключения Аугсбургского мира были заложены первые основы конфессионального общества, общества, которому суждено было приспособиться к сосуществованию нескольких вероисповеданий в своей среде. От того, как протекало это сосуществование и адаптация, зависело будущее Германии. И тем оправданнее выглядит интерес к десятилетиям после 1555 г. как к решающему отрезку: именно тогда определялось это будущее.

Марксистская немецкая историография после 1945 г. утвердилась преимущественно в восточных землях, вошедших в состав ГДР. Характерной чертой научных исследований, посвященных XVI и XVII вв., стало сочетание марксистского взгляда на исторический процесс и старой «малогерманской» традиции, возглашавшей главной перспективой государственного развития Германии после Крестьянской войны 1525 г. бранденбургско-прусскую модель. Причем последняя оправдывалась не только как продукт победы «феодальной реакции», но и как единственная альтернатива в хаосе немецкого мелкодержавия, осуществление которой в конце концов, хотя и на «реакционной» платформе, обеспечило национальное и государственное объединение Германии, что соответствовало известному постулату о прогрессивном значении национально-политической централизации, уже свершившейся в странах к западу от Рейна, и находило созвучие с жестким государственным централизмом советской эпохи. Подобный теоретический симбиоз не позволил восточнонемецким историкам вооружиться парадигмой «конфессионализации», ввести определение «конфессиональная эпоха» в качестве многопланового объекта исследований и вообще сколько-нибудь заметно увлечься второй половиной XVI в. в истории Германии. Главное внимание уделялось «неудавшейся буржуазной революции номер один», апогеем которой, по мнению историков-марксистов, была Крестьянская война 1525 г. Подавление крестьянского выступления превратило князей и дворянство в главных спасителей протестантской церкви, что во многом объясняло наметившийся позднее процесс т. н. «рефеодализации» в Германии. Под ней понимается укрепление позиций сословной элиты, высшего и низшего дворянства на базе торжествующей территориальной государственности в противовес все более ухудшавшемуся социальному положению крестьянства («второе издание крепостничества») и городской «буржуазии». Естественно, что подобные посылки заставляют видеть всю историю Империи от Реформации до Наполеоновских войн в довольно мрачных тонах: у Империи как государства нет будущего, ее социальные структуры застыли в своем развитии — в ожидании Наполеоновских войн и революций. Исходя из формационной теории, оставлявшей за рамками внимания социальную самоценность догмы, историки ГДР не были склонны вообще рассматривать процесс взаимовлияния и сращивания новых церковных структур со старыми общественными группами, фиксировать внимание на этапе относительной стабильности, знаменовавшей первые десятилетия после Аугсбургского мира, наконец, видеть временной отрезок с 1555 до 1618 г. не только лишь в призме противостояния католических и протестантских группировок «господствующего класса», но и самостоятельным, весьма насыщенным и противоречивым этапом немецкой истории. Итогом стало то, что за время существования ГДР не увидело свет ни одно сколько-нибудь крупное исследование, специально посвященное немецкой истории второй половины XVI в. и начала XVII в.

Два решающих момента наложили печать на развитие представлений о рассматриваемой эпохе среди российских ученых: мощное влияние протестантской традиции школы Л. Ранке во второй половине XIX в. и марксистская историческая социология , восторжествовавшая в первой половине XX в.

Очевидно, не будет преувеличением сказать, что большинство историков XIX в., вещавших с университетских кафедр и писавших о Реформации и Тридцатилетней войне — Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, В. В. Бауер, Г. В. Форстен, как специалисты сформировались — хотя бы отчасти — в стенах немецких и преимущественно протестантских университетов и институтов (Берлин, Галле, Лейпциг, Гейдельберг). Их учителями в большинстве случаев выступали воспитанники — дальние и близкие — школы Л. Ранке (сам Л. Ранке, оба Дройзена, В. Мауэрбрехер, Р. Козер и др.), и методологической основой для многих из них являлся позитивизм, прикрашенный симпатиями к протестантизму, — главному источнику формирующейся сильной и объединенной Германии. Характерным образом это отразилось на скептическом настрое в отношении перспектив Старой Империи после Реформации и при взгляде на католическую Контрреформацию. Некоторые сдвиги, произошедшие в кругах российской исторической науки на рубеже XIX–XX вв., рождение «русской исторической школы», способствовали критическому переосмыслению методологических основ немецкой историографии, развитию более широких социально-культурных идей. Но в области изучения собственно немецкой истории XVI–XVII вв. на вооружении по-прежнему оставались подходы и оценки, выработанные школой Л. Ранке.