Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Его первая пьеса, словно провозглашая наступление новой эпохи, появилась через год после смерти Александра. Затем он написал сто четыре комедии, восемь из которых удостоились первого приза. До нас дошло четыря тысячи строк: за исключением найденного (1905) в Египте папируса, все они представляют собой короткие фрагменты; папирус сохранил половину «Третейского суда» ( Epitrepontes ) и серьезно подмочил репутацию Менандра. Мы впустую потратим наше время, если станем уличать темы этих пьес в том однообразии, какое господствует в греческой скульптуре, архитектуре и вазописи; следует помнить о том, что греки судили о произведении не по сюжету (это — детский критерий), но по тому, как он рассказан. У Менандра греческому духу были особенно близки гладкость и отделка стиля, остроумие, в котором сконцентрировалась его философия, и столь реалистичное изображение обьщенных сцен, что Аристофан Византийский воскликнул: «О Менандр и жизнь, кто из вас кому подражал?» [2250]В мире, присвоенном солдатами, на взгляд Менандра, оставалось одно: быть снисходительным, но незаинтересованным созерцателем человеческих дел. От него не укрывается тщеславие и нерешительность женщин, но он допускает, что обыкновенная жена — это благо. Действие «Третейского суда» отчасти вращается вокруг отказа от двойного стандарта [2251]; по меньшей мере одна пьеса посвящена добродетельной гетере, которая, подобно «Даме с камелиями» Дюма, отказывается от любимого, чтобы он заключил добропорядочный выгодный брак [2252]. Среди фрагментов имеются строчки, ставшие пословицами: «Дурные знакомства портят добрые нравы» (эти слова цитирует святой Павел [2253]) и «Совесть делает трусами даже храбрецов» [2254]; некоторые приписывают Менандру оригинал знаменитой строчки Теренция Homo sum, humani nil a me alienum puto — «Я человек, и считаю, что ничто человеческое мне не чуждо». Иногда мы наталкиваемся на жемчужины проницательности: «Все гибнущее гибнет из-за собственной порчи; все вредоносное таится внутри» [2255], а ранняя смерть Менандра предсказана в таких типичных для него стихах:

Когда Филемон умер (262), греческая комедия, а по большому счету и афинская литература умерли вместе с ним. Театр процветал, но не создал шедевров, которые были бы пощажены учеными или временем; повторение старых комедий, написанных преимущественно Менандром и Филемоном, все больше вытесняло постановку оригинальных произведений. К концу третьего века дух беспечного света, породивший Новую Комедию, выветрился и был вытеснен в Афинах серьезностью философских школ. Другие города, в частности Александрия, пробовали пересадить драматическое искусство на новую почву, но тщетно.

Тон александрийской литературе задавали великая Библиотека и ученые, трудившиеся в ее стенах. Книги должны были отвечать вкусам образованной и критически настроенной публики, познавшей искус науки и истории. Ученой стала даже поэзия, пытавшаяся прикрыть бедность фантазии заумными аллюзиями и искусными поворотами фразы. Каллимах был автором мертвых гимнов мертвым богам, блестящих эпиграмм-однодневок, рассудочных хвалебных песен, подобных «Локону Вереники», и дидактической поэмы «Причины» ( Аitiа ), которая содержала множество традиционных сведений по географии, мифологии, истории и одну из первых любовных новелл в мировой литературе. Герой этого сказания Аконтий невообразимо хорош собой, а Кидиппа — мучительно прекрасна; они влюбляются друг в друга с первого взгляда, встречают противодействие со стороны корыстолюбивых родителей, угрожают покончить с собой, их наполовину разбитые сердца вот-вот разорвутся, но все заканчивается счастливым браком; с тех пор этот сюжет миллион раз пересказывали поэты и новеллисты, и миллион раз его перескажут вновь. Следует, однако, добавить, что в одной из своих эпиграмм Каллимах возвращается к более ортодоксальным греческим вкусам: