Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Полиглот с Фасоса в пятом веке был так же знаменит, как Иктин или Фидий. Мы застаем его в Афинах около 472 года; возможно, заказами на роспись нескольких общественных зданий обеспечил его богатый Кимон [1140]. В Стое, которая после этого будет зваться Stoa Poicile , или Пестрым портиком, а три века спустя даст свое имя философии Зенона, Полигнот написал Разорение Трои — не кровавую резню в ночь победы, но унылое молчание наступившего утра, когда вид развалин привел в чувство победителей, а смерть упокоила побежденных. На стенах храма Диоскуров он изобразил Похищение Левкиппид и создал прецедент для своего искусства, написав женщин в полупрозрачной одежде. Совет амфиктионов не был возмущен этим и пригласил Полиглота в Дельфы, где в лесхе, или зале для отдыха, он написал Одиссея в Аиде и еще одно Разорение Трои . Все эти произведения были грандиозными фресками, на которых почти отсутствовали фон или пейзаж; зато они были настолько насыщены индивидуализованными фигурами, что для раскрашивания тщательно выписанных эскизов художник привлек множество помощников. На троянской фреске в Дельфах был изображен отряд Менелая, готовящийся распустить парус для отплытия в Грецию; в центре восседала Елена; и хотя на картине было много других женщин, очевидно, все взоры были прикованы к ее красоте. У края картины стояла Андромаха с Астианактом у груди; в другом углу мальчик в страхе припал к алтарю; вдалеке по песчаному берегу катался конь [1141]. За полвека до Еврипида здесь была запечатлена драма «Троянок». Полигнот отказался взять плату за эти картины, но подарил их Афинам и Дельфам из щедрости уверенной в себе силы. Вся Эллада рукоплескала Полиглоту: Афины даровали ему гражданство, а совет амфиктионов постановил, что, когда бы он ни появился в Греции, его следует (каковое пожелание высказывал Сократ) содержать за общественный счет [1142]. Все, что от него осталось, — это крохотный пигмент на стене в Дельфах, напоминающий, что художественное бессмертие лишь мгновение в потоке геологического времени.

Около 470 года Дельфы и Коринф ввели в программу Пифийских и Истмийских игр состязания живописцев. Их искусство продвинулось к тому времени достаточно далеко, чтобы Панену, брату (или племяннику) Фидия, удалось запечатлеть узнаваемые портреты афинских и персидских полководцев в Марафонской битве . Однако все фигуры здесь по-прежнему одного роста и располагаются на одной плоскости; перспектива передается не с помощью постепенного уменьшения размеров или игры света и тени, но посредством перекрытия нижней половины фигур заднего плана кривыми, изображающими землю. Около 440 года был сделан решительный шаг вперед. Агатарх, нанятый Эсхилом и Софоклом, чтобы работать Над декорациями к их драмам, осознал связь между светом, тенью и перспективой и посвятил последней трактат, в котором рассуждал о ней как о способе создания театральной иллюзии. Анаксагор и Демокрит взглянули на эту идею с научной точки зрения, а в конце столетия Аполлодор Афинский заслужил прозвище skiagraphos , или «тенеписец», за то, что писал картины со светотенью; поэтому Плиний говорил о нем как о «первом человеке, рисовавшем предметы такими, какими они казались в действительности» [1143].

Греческие художники никогда не использовали эти открытия полностью; как Солон неодобрительно отнесся к театральному искусству, увидев в нем обман, точно так же художники, по-видимому, сочли оскорблением своей чести или умалением собственного достоинства придать гладкой поверхности видимость трех измерений. И все же именно перспектива и светотень позволили ученику Аполлодора Зевксиду занять главенствующее место в живописи пятого столетия. Около 424 года он приехал в Афины из Гераклеи (Понтийской?), и даже в разгар войны его появление стало событием. Он был оригинал, отличался дерзостью и самомнением и писал как бог на душу положит. На Олимпийских играх он щеголял в клетчатой тунике, на которой было золотом вышито его имя; он мог себе это позволить, так как к тому времени «нажил несметное богатство» своими картинами [1144]. Вместе с тем он работал с честным усердием великого художника, и когда Агатарх однажды похвастал скоростью исполнения, Зевксид спокойно заметил: «Мне требуется много времени» [1145]. Он раздал немало своих шедевров на том основании, что никакая цена не будет для них справедливой; города и цари были счастливы принимать его у себя.

При жизни у него был только один соперник — Паррасий Эфесский, Почти столь же великий и столь же тщеславный. Паррасий носил на голове золотой венец, называл себя «царем живописцев» и говорил, что в его лице искусство достигло совершенства [1146]. Он проделывал все это с крепким, здоровым юмором и пел за работой [1147]. Молва твердила, будто он купил раба и подверг его пыткам, дабы изучить выражение лица, искаженного болью, когда писал Прометея [1148]; но о художниках всегда много чего рассказывают. Подобно Зевксиду, он был реалистом; его Бегун отличался таким правдоподобием, что зрители ожидали увидеть, как на лице атлета выступит пот, а ноги вот-вот подкосятся от изнеможения. Он написал громадную фреску Народ Афин , изобразив его неумолимым и милосердным, гордым и смиренным, горячным и робким, непостоянным и щедрым и передав все это так верно, что, говорят, благодаря художнику афинская публика впервые осознала всю сложность и противоречивость своего характера [1149].