Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Вести с Запада оказались неутешительными. В Турции в мае 1622 г. был убит янычарами султан Осман II, и начатая им война с Польшей (поход на Хотин в 1621 г.) была прервана; Густав-Адольф заключил с поляками перемирие. Таким образом, активность Московского государства была парализована; единственным ее плодом на этот раз оказался разрыв дипломатических отношений с Польско-Литовским государством (с 1622 по 1634 г.). Внешнеполитическая неудача, по-видимому, ослабила влияние Филарета Никитича и способствовала кратковременному торжеству при дворе Михаила Федоровича прежнего боярского руководства, в том числе дьяка Ивана Грамотина, сотрудничавшего с поляками во время интервенции и организовавшего Деулинское перемирие 1618 г. Но уже в 1625 г. шведские осведомители сообщали в Стокгольм о попытке своего рода государственного переворота в Москве, причем недовольная часть бояр и придворных выступала под лозунгом объявления войны Польше. Несомненно, что это была партия Филарета Никитича. В период 1626–1628 гг. Филарет Никитич берет ведение всех дел в свои руки, в Посольском приказе на место Ивана Грамотина водворяется выдающийся дипломат — думный дьяк Ефим Телепнев, а во внешней политике торжествует принцип активного собирания антипольской и антигабсбургской коалиции.

Международная обстановка благоприятствовала этому курсу. Надвигавшийся финал датского периода Тридцатилетней войны делал для всех негабсбургских держав Европы все более неотложным вопрос об отпоре габсбургско-католической агрессии. В Москве теперь с каждым годом появляется больше иностранных послов. Но Москва не ждала чужой инициативы, а сама определяла свое место в размежевании Европы на два лагеря. Вот, например, какую инструкцию получили еще в феврале 1626 г. «пристава», посланные навстречу прибывшим после долгого перерыва шведским послам: на расспросы послов об отношениях царя с другими государями отвечать, что «английский, и датский, и французский короли, и нидерландской и голландской земли князья» находятся с царем в дипломатических и торговых отношениях; с турецким султаном, крымским ханом и персидским шахом сношения являются особенно частыми и тесными; «а с цесарем у великого государя нашего, е. ц. в. ссылки давно не бывало»; «а про польского короля самим им [послам] ведомо, что он великому государю нашему е. ц. в. и всему Московскому государству недруг, и войны ныне с польским королем нет [только] потому, что прежде сего по указу ц. в. бояре с паны-радою учинили перемирие до урочных лет» [зачеркнуто: «а вперед царскому величеству польского короля и сына его недружбу забыть нельзя, потому что их неправдою Московскому государству учинилось многое разорение»]; «а буде спросят про папу, с папой римским царскому величеству ссылка есть ли, — и им [приставам] говорить: с папой римским царскому величеству ссылки не бывало и ссылаться с ним не о чем, и сами они [послы] ведают, что папа православным христианам неприятель и меж христиан не радеет пи о каком добре». Затем следует указание, как отвечать на возможные расспросы о послушании царю больших ногаев, Казыева улуса, горских черкесов, кумыков, об устроении Сибирского царства, — все это было важно для западных политиков, ибо определяло возможность или невозможность активной западной политики Московского государства [201] ЦГАДА, Дела шведские, 1626 г., стб. 2, лл. 50–55, 190–194; тот же наказ повторяется и при встрече второго шведского посольства в октябре 1626 г. (см. там же, кн. 19, лл. 81–85). .

Как видим, перед нами до всяких переговоров со шведами четкое определение позиции Московского государства в мировой системе государств и народов. Все они делятся на две категории: друзей и врагов, — причем ко второй категории отнесены Польша, папство и Империя. Эта же классификация воспроизводится во многих других документах и во всей внешнеполитической практике Москвы в конце 20-х — начале 30-х годов. Дипломатические соображения вносили в нее лишь незначительные нюансы. Так, инструкция, данная в 1629 г. приставам, встречавшим французского посла Деэ де Курменена, предписывает на его расспросы отвечать, что царь находится в дружбе с Англией, Данией, Швецией, Голландией, особенно же с Турцией и Персией, что с Империей «ссылки давно не было», что польский король, как всем ведомо, Московскому государству недруг, ибо дело идет о после католической державы [202] ЦГАДА, Дела французские, 1629 г., кн. 2, лл. 89–91. . В сношениях же 1628–1631 гг. с Голландией, воевавшей с испанской половиной Габсбургского дома, но соблюдавшей нейтралитет в отношении Империи, подчеркивалась враждебность Москвы к Испании. Москва даже добивалась военного союза с Голландией на том основании, что испанцы, являющиеся для Голландии такими же врагами, как поляки для Москвы, — союзники поляков [203] Отчет А. Бурха и И. фан Фелтдриля… — Сборник Русского исторического общества, т. 116, СПб., 1902, с. 55 и др. См. также: ЦГАДА, Дела голландские, 1628–1631 гг. . Эти нюансы отнюдь не затемняют, а только подчеркивают тот факт, что в конечном счете московское правительство определило свою позицию по отношению к любому европейскому государству в зависимости от того, принадлежит оно к габсбургскому или к антигабсбургскому лагерю.