Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Как видим, на этом этапе обнаружилось, что и создание армии Валленштейна еще отнюдь не гарантировало императора от конечного поражения. Напротив, поражение все-таки неминуемо наступило бы, если бы ресурсы «датского войска» продолжали нарастать. Однако они как раз непоправимо убывали.

Уже колебания Бетлена Габора и протестантских князей в Германии, на которых, казалось бы, Христиан IV и его союзники могли твердо рассчитывать, хотя они и не были сами по себе решающим фактором, как барометр, отразили изменение международной погоды. Действительно, воинственный порыв антигабсбургских держав оказался исторически незрелым. Еще не было налицо всех предпосылок для всеевропейской антигабсбургской коалиции. Силы, толкнувшие Данию в войну, очень скоро отвернулись от нее и бросили ее на произвол судьбы.

Голландия, где с 1625 г. власть сосредоточилась в руках нового штатгальтера и главнокомандующего Фридриха-Генриха Оранского, ведя тяжелую войну с Испанией, не могла и думать о субсидиях датчанам. Ее военное положение в 1626–1629 гг. было настолько тяжело, что она сама нуждалась в помощи; ее артиллерия, составлявшая ее главную силу на море и на суше, принуждена была частично умолкнуть из-за недостаточного импорта селитры, которая раньше, до того как в 1625–1626 гг. вновь разгорелась затихшая было шведско-польская война, доставлялась преимущественно из Польши. Финансы были напряжены до крайности. В борьбе с поднявшими голову арминианами Фридрих-Генрих снова подчеркивал исключительно антииспанскую направленность своей внешней политики и должен был еще строже воздерживаться от вмешательства в германские дела.

Карл I Английский смог доставить датчанам лишь часть тех субсидий, которые им обещали он и его отец. Задуманная грандиозная внешняя политика, в целом весьма прогрессивная, оказалась не по плечу английскому абсолютизму, средства, отпускаемые парламентом, расходовались плохо, военно-морские экспедиции против Испании, предпринимавшиеся Бекингемом, неизменно завершались провалом. Пуританско-парламентская оппозиция нарастала. Конечно, она тем самым и мешала осуществлению этой прогрессивной внешней политики, ибо парламент превратился в каменную стену, отделявшую короля от богатства Англии, от денег, без которых никакая внешняя политика вообще не была возможна, — но, с другой стороны, ясно, что главной помехой к осуществлению этой внешней политики был все же сам абсолютистский строй, неотвратимо порождавший оппозицию внутри страны; победи оппозиция — и буржуазно-республиканская Англия, разумеется, неизмеримо легче, чем феодально-абсолютистская, нашла бы внутри средства для разрешения внешних национальных задач. Парламент, созванный Карлом I в 1625 г., вместо требовавшегося 1 млн. ф. ст. вотировал всего 140 тыс.; в августе того же года, собравшись в Оксфорде, парламент выдвинул со своей стороны такие политические требования, что король поспешил его распустить; но в 1626 г. нужда в деньгах принудила его снова созвать парламент, однако вместо субсидий последний вотировал предание суду Бекингема и снова был распущен королем. Попытки Карла I получить деньги, минуя парламент, — путем «добровольных дарений» и принудительных займов — дали очень много дискредитировавших королевскую власть конфликтов, но очень мало доходов. Понятно, что в этих условиях Карл I не мог выполнять своих финансовых обязательств перед Христианом IV Датским. Впрочем, с невероятным упорством он и Бекингем старались и без средств провести в жизнь свои антигабсбургские замыслы. До 1626 г. безденежье английского короля еще не означало крушения всего плана, поскольку деньгами располагал французский король, — не зря Карл и Бекингем согласились на всяческую помощь французскому двору против его внутренних и внешних врагов по секретным статьям брачного договора между Карлом и Генриеттой-Марией: Франция казалась выгодным и надежным партнером по антигабсбургской политике.

Но именно Франция изменила в это время антигабсбургскому делу и сорвала его. Нет ничего ошибочнее представления, будто политика Ришелье, и внутренняя и внешняя, была всегда устремлена к единой цели. Напротив, она сначала полна метаний между диаметрально противоположными курсами, и даже приобретая понемногу определенную направленность, она до конца сохранит какую-то двуликость, тяготение к двойной игре. Через два года после начала своего правления Ришелье совершает неожиданный вольт и в глубочайшей тайне, предав своих союзников по войне с Испанией, перелетает вдруг из антигабсбургского лагеря в габсбургско-католический. История не находит оправдания этому зигзагу, только поссорившему Францию с теми друзьями, которым глубочайшие национально-государственные интересы все равно принудят ее снова протягивать руку всего через какие-нибудь два года. Но, не оправдывая его, можно попытаться объяснить этот зигзаг.