Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Итак, политическая децентрализация Империи в XVI–XVII вв. — это не негативное понятие, означающее только слаборазвитую централизацию. Процесс германской децентрализации по природе своей противоположен процессу, скажем, французской централизации. Политическая раздробленность развивалась на протяжении всей истории «Священной Римской империи». Юридически оформиться ей было суждено в Вестфальском мире 1648 г. Но и накануне Тридцати летней войны Империя представляла собой совокупность уже почти совершенно самостоятельных государств.

Империя как таковая не имела ни столицы, ни правительства, ни постоянных доходов, ни постоянного войска. То, что называлось имперской конституцией, — это не закон Империи, а скорее сумма вольностей, которыми пользовались князья так же, как имперские рыцари и имперские города.

Основа этой конституции такова: все члены Империи делились на три коллегии, или чина, — курфюрсты, прочие князья и имперские города; собрание всех трех коллегий составляло рейхстаг, или имперский сейм. Коллегия курфюрстов, т. е. крупнейших князей, имевших привилегию участвовать в выборах императора и заключать с ним при этом особый ограничивавший его власть договор, состояла из семи человек: трое духовных — архиепископы Майнцский, Трирский и Кёльнский, и четверо светских — король Чешский, курфюрсты Пфальцский (пфальцграф Рейнский, князь Пфальца), Саксонский и Бранденбургский; последние трое после Реформации были протестантами, остальные — католиками; курфюрсты Саксонский и Бранденбургский владели обширнейшими, но не сплошными территориями в Восточной Германии, три архиепископа и курфюрст Пфальцский представляли западную прирейнскую Германию, а король Чешский являлся одновременно не кем иным, как наследственным государем Австрии — Габсбургом. Коллегия имперских князей имела свыше 300 членов — архиепископов, епископов, аббатов, герцогов, маркграфов, графов и прочих светских магнатов и прелатов церкви; многочисленное имперское рыцарство не имело права голоса в имперском сейме. Наконец, коллегия имперских городов состояла также из множества членов, имевших разнообразные и трудно совместимые интересы. Если воля всех трех чинов, собравшихся на рейхстаг, совпадала — она становилась законом Империи. Понятно, что этот результат достигался с большим трудом. Между тем только рейхстагу принадлежало право устанавливать имперские налоги, объявлять войну и мир, набирать имперскую армию, ратифицировать договоры. Иначе говоря, рейхстаг служил прежде всего для того, чтобы связывать императора в основных вопросах политики интересами отдельных чинов и членов Империи, он представлял вовсе не имперские интересы, а только имперские вольности. Как бы в противовес этому органу, призванному ограничивать и стеснять общеимперские нужды, существовал другой, где, напротив, последние номинально преобладали: рейхскаммергерихт, т. е. имперский палатный суд. Однако на деле он был бессилен. Таким образом, имперская конституция оставляла императора совершенно безоружным и безвластным перед лицом князей.

Каждое большое или маленькое княжество, напротив, было настоящим государством внутри Империи. Оно имело свои законы, свое правительство, т. е. двор (более или менее пышный), а в ряде случаев и орган сословного представительства (ландтаг), свою столицу, свое (большое или маленькое) местное войско, свою (всегда непомерно большую) толпу чиновников, чеканило свою собственную монету, взимало свои особые налоги и таможенные пошлины. В сущности, хотя и не имея еще на это формального права, почти каждое мало-мальски значительное княжество вело и свою собственную внешнюю политику или же парализовало в той или иной мере неугодную внешнюю политику Империи; Империя была центральноевропейским образованием, обращенным и к Восточной, и к Западной, и к Южной Европе, и именно князья тянули ее одновременно в разные стороны, вследствие чего окончательно лопались и рвались внутренние связи, еще остававшиеся от ее единства. Габсбургам для того, чтобы все же вести свой корабль по этой мертвой зыби к заветной гавани мирового господства, приходилось проявлять много терпения, а на международной арене пользоваться главным образом тайной дипломатией и невидимыми услугами иезуитов.

Политическая децентрализация Германии была неразрывно связана с ее экономической децентрализацией. Хотя ростки капитализма были налицо в Германии еще к началу XVI в., важнейшее условие для его развития — национальный рынок — отсутствовало здесь в большей мере, чем, пожалуй, где бы то ни было в феодальной Европе (исключая, может быть, раздробленную Италию). Мало того, что южные области и города Германии экономически ориентировались на Италию и средиземноморский торговый бассейн, тогда как северные области и города целиком тянули к рынкам, прилегавшим к Северному и Балтийскому морям. Гораздо важнее, что в противовес этому никакие прочные внутренние торговые связи не могли возникнуть между отдельными германскими областями, или, вернее, государствами, никакой город, подобно, например, Лондону в Англии, Лиону и Парижу во Франции, не мог стать внутренним фокусом экономических сношений всей Германии. Немецкий купец, едущий с севера на юг или с запада на восток, должен был пересечь множество государственных границ, уплачивая на каждой из них пошлины, наталкиваясь на всевозможные рогатки, наконец, принужденный, чтобы торговать в каждом встречном городе, почти всякий раз переводить свои средства из одной монетной системы в другую и становиться при этом добычей местных фальшивомонетчиков и менял, как на безлюдных сельских дорогах он частенько становился добычей благородных рыцарей или простых разбойников.