Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Заняв померанский плацдарм летом 1630 г., Густав-Адольф вынужден был проявлять в Германии осторожность до сентября 1631 г. не только из-за внутригерманской обстановки, но прежде всего из-за ожидания вестей из Москвы по всем этим сложным вопросам шведско-русского союза. Только в июне 1631 г. к нему прибыли в Штеттин из Москвы Александр Лесли-младший с подробной информацией и русские послы, привезшие Густаву-Адольфу официальное уведомление об объявлении Московским государством войны Сигизмунду III. В этом документе, как и в одновременных посланиях русского царя английскому королю Карлу I, датскому королю Христиану IV, голландскому штатгальтеру Фридриху Генриху Оранскому и нидерландским Генеральным штатам, решение начинать военные действия против Сигизмунда III и его сына Владислава объяснялось намерением последних завоевать Московское государство и ввести в нем католицизм «по умышлению папы римского и по совету императора (германского) и короля испанского». В августе 1631 г. Густав-Адольф получил и переданные через Русселя, Мониера и Мёллера ответы московского правительства о согласии по всем основным пунктам переговоров о союзе. Теперь Густав-Адольф мог не бояться удара со стороны Польско-Литовского государства. В то же время отсрочка выступления русской армии до лета 1632 г. освобождала его на несколько месяцев и от необходимости быть вблизи польской границы для руководства встречным наступлением с запада. Вот почему он смог ринуться в свой головокружительный победоносный рейд в глубь Германии, вступить в единоборство с Тилли и Валленштейном, погрузиться в сложный мир внутригерманских политических отношений и социальных противоречий. Только весной 1632 г. под Нюрнбергом он снова страстно занялся польскими и русскими делами и с возрастающим нетерпением стал стремиться назад, в Северо-Восточную Германию, несмотря на все противодействие Акселя Оксеншерны, не понимавшего в полной мере тревог великого стратега и дипломата и настаивавшего, чтобы он без оглядки шел на Вену. В августе 1632 г. русское правительство двинуло к польско-литовской границе свое войско, развернувшее в сентябре — октябре стремительное наступление и осадившее Смоленск. В октябре 1632 г. Густав-Адольф с армией двинулся на север, предварительно предписав фельдмаршалу Врангелю готовиться к наступлению на Польшу из Пруссии.

Таким образом, взаимосвязь ярчайшего эпизода Тридцатилетней войны — ошеломившего Европу похода «снежного короля» туда и обратно через всю Германию — и русско-польской Смоленской войны в настоящее время может считаться доказанной.

Но русско-шведский союз против Польско-Литовского государства был лишь частью и лишь программой-минимум гораздо дальше идущих планов, вынашивавшихся в то время некоторыми политическими и религиозными деятелями в разных странах.

Напомним, что речь идет о кульминационном моменте борьбы Реформации и контрреформации, т. е. протестантизма и католической реакции в Европе. Политическая борьба еще была облечена в идеологическую форму религиозной борьбы. На протяжении 20-х годов XVII в. чаша весов дважды почти окончательно склонялась к победе католицизма. И поэтому именно в те же годы в антикатолических церковных и политических кругах активно развивались планы сплочения и соединения в единую силу всех некатолических церквей. Между лютеранством, кальвинизмом, англиканством существовала глубочайшая рознь. Устранить ее хотя бы ценой далеко идущих уступок в вопросах вероучения и культа — таков был единственный путь к победе над общим противником, по мнению деятелей объединительного движения. Джон Дури ( Durie, Dourie, Duraus ) и его сподвижники в Германии, архиепископ кентерберийский Аббот со своими друзьями в Англии, голландские арминиане, чешские последователи Яна Амоса Коменского, Густав-Адольф и Аксель Оксеншерна в Швеции, Бетлен Габор в Трансильвании и многие другие были поборниками этого движения. Но дело уже не могло сводиться к новому этапу в истории Реформации — соединению реформированных церквей. Идеология движения неминуемо должна была принять эйкуменистский характер; выступить как идея объединения всех христианских церквей путем совместного сокрушения единственной из них, признаваемой еретической, а именно римско-католической церкви. Иными словами, и логика движения, и реальное соотношение сил обязательно требовали включения в это церковное единство и греко-православной церкви.