Ричард Вайнен - Долгий '68 - Радикальный протест и его враги

1968-й закончился?

В интервью, которое Даниэль Кон-Бендит дал в 2008 году, он настаивал на том, что «1968-й завершен». Это было показательное заявление, поскольку его автор вполне сознательно вторил словам, некогда высказанным историком — и недругом «людей 68-го» — Франсуа Фюре по отношению к Великой французской революции 32.

Но что же стоит за фразой о том, что 68-й завершился? Возбуждение, сопутствовавшее этому году, в следующем десятилетии действительно почти угасло, но эти сумерки оказались ложными. В 1976 году Вилли Брандт писал:

«В последний раз я слышал о Кон-Бендите в сентябре 1975 года, когда он вместе с несколькими сотнями молодых людей организовал демонстрацию против конференции франкфуртских социал-демократов, на которой я появился вместе с Мариу Соарешем, лидером португальских социалистов. Движение, которое когда-то вспыхнуло с такой неистовой силой, "сдулось" до несчастной горстки полубезумных фанатиков» 33.

Однако сейчас лишь очень немногие согласились бы с тем, что Кон-Бендит канул в безвестность. За пределами Германии, а может быть, и в ней самой, он, вероятно, более популярен, чем сам Вилли Брандт. Действительно, если увязывать 68-й с карьерами его наиболее выдающихся лидеров, то вполне можно говорить о том, что своего пика движение достигло лишь в конце 1990-х.

Но если 68-й рассматривать в перспективе идей, а не отдельных персоналий, то многие, несомненно, указали бы на то, что вхождение его ведущих деятелей во власть стало своеобразным поражением. В определенном смысле подобное утверждение следует признать справедливым. «Люди 68-го» в массовом порядке отвергали электоральную политику, и их, разумеется, неприятно удивило бы знание о том, что в будущем кто-то из их товарищей станет министром — причем иногда в правительствах, санкционирующих военные операции за границей или управляющих процветающими капиталистическими экономиками. Тем не менее прагматизм, обнаруживаемый некоторыми «людьми 68-го» в их дальнейшей жизни, не всегда означал отречение от идеалов юности. Нередко они продолжали испытывать неприязнь к идеологической косности, которую ассоциировали со «старыми левыми», или же вообще отторгали открытую «идейность» как таковую.

Политика, предполагавшая работу в рамках существующей системы вместо попыток ее ниспровержения, имела особую важность для 68-го, понимаемого как движение рабочего класса. Многие рабочие мечтали об уничтожении капитализма, причем были моменты — особенно во Франции в мае 1968 года — когда это намерение представлялось вполне осуществимым. Тем не менее в целом забастовки оказались средством, помогающим капитализму выжить. Профсоюзы не имели возможности полностью контролировать страсти, порожденные 68-м в их собственных рядах, но зато им удавалось, как правило, ограничивать протест традиционным набором требований, связанных с размером заработной платы и продолжительностью рабочего дня. Даже те рабочие протесты, которые привлекали наибольшее внимание со стороны среднего класса, — акции, в которых трудящиеся экспериментировали с самоуправлением, — основывались на негласной предпосылке, в соответствие с которой обновленные предприятия продолжат функционировать в рамках капиталистической системы. Наиболее удачливые профсоюзные деятели той поры — такие, как Джо Гормли в Великобритании или Анри Красуцки во Франции, — по стандартам 68-го были невероятно консервативными.

Вполне можно утверждать, что внутри 68-го оформилось два течения. Одно вовлекало в себя представителей среднего класса, особенно студентов, а оставленное им наследие в основном не имело отношения к экономике. Этот тренд сохранял свое влияние в 1980-е годы и даже позже. Второе течение, наиболее заметное в 1970-е, вбирало в себя рабочий класс и сосредотачивалось, прежде всего, на экономических вопросах. Могущество, обретенное профсоюзами после 1968 года, в 1980-е годы было, однако, постепенно утеряно: вполне справедливым будет утверждение о том, что правительства обращались к профсоюзам, когда им в начале 1970-х нужно было сдержать рабочее негодование, но, выполнив эту задачу, они в 1980-е обратились против профсоюзного движения. Тем не менее нет никаких оснований полагать, что поражения рабочего класса в 1980-е годы были бы менее суровыми, если бы им не предшествовали победы 1970-х годов — победы, из которых рабочие извлекли немалые материальные выгоды.

Наконец, во многих исследованиях, посвященных долгосрочному влиянию 68-го, повторяется одна и та же ошибка: их авторы концентрируют внимание исключительно на миниатюрной группе самых известных его лидеров. Между тем большинство мужчин и женщин, затронутых радикальными настроениями той эпохи, были самыми обычными людьми, а многие из тех, кто считал себя «человеком 68-го», не только не являлись «профессиональными революционерами», но и не состояли в каких-либо политических группировках. Для них 68-й символизировал определенный душевный настрой, а не идеологию. Сказанное не означает, что их участие в описываемых событиях не принесло никаких конкретных результатов. Те из «людей 68-го», кто был настроен наиболее ригористично, порой осуждали своих товарищей, которые предпочитали изменение собственной жизни преобразованию общества. Но на деле два процесса не исключали друг друга — наиболее важные последствия 68-го проистекали именно из тех решений, которые индивиды теперь могли принимать относительно собственной жизни. Причем это никак не связано с самооправданием: долгосрочными последствиями оборачивались, например, новые практики во взаимоотношениях родителей и детей или же новации в восприятии женщинами самих себя.