Эдвард Радзинский - Тираны России и СССР [Распутин. Жизнь и смерть + Сталин. Жизнь и смерть]

Аресты шли непрерывно. Каждую ночь черные машины разъезжали по городу — забирали партийцев и их близких. Тихо забирали и быстро добывали нужные показания. Новые следователи Ежова пиетета к партийцам не питали. К тому же НКВД получил от Хозяина новое оружие — пытки.

Множество сочинений о ГУЛАГе описывали пытки. Но вот что поразительно: пытки не были самодеятельностью жестоких работников НКВД, применять их было разрешено совершенно официально. В XX веке пытки были разрешены документом.

В Архиве президента я читаю стенограмму пленума ЦК 1957 года.

Молотов: «Применять физические меры было общее решение Политбюро, все подписывали».

Голос: «Не было такого решения».

Молотов: «Было такое решение. Оно было секретное, у меня его нет».

Хрущев: «Накануне XX съезда Каганович сказал, что есть документ, где все расписались за то, чтобы бить арестованных. Документ мы не нашли, он уже был уничтожен».

Но все уничтожить нельзя. Во многих провинциальных обкомах в секретных сейфах нашлась следующая телеграмма за подписью Сталина: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практику НКВД допущено с 1937 года с разрешения ЦК… Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей пролетариата. Спрашивается: почему социалистическая разведка должна быть гуманнее в отношении заклятых врагов рабочего класса?»

В телеграмме — яростный голос Хозяина.

Как и во всем, он торопился. Он решил ускорить процесс уничтожения партии, а для этого требовалось ускорить процесс признания. И новое поколение ежовских следователей быстро освоило пытки.

Впрочем, они начинались еще до кабинета следователя — сразу после ареста. Сначала шла пытка камерой. «В камере — 60 человек. Июнь. Жара на дворе. Мы приникли к щелям полов, чтобы высасывать оттуда свежесть воздуха, и теснились по очереди у двери, через щели которой ощущался ветерок. Старики не выдерживали почти сразу», — писал очевидец.

Потом начиналась пытка следствием. Первый допрос в Сухановской тюрьме часто начинали с жестокой порки — чтобы сразу унизить и сломить. Жену брата Орджоникидзе Папулия здесь засекли плетьми до смерти. В пыточных камерах ленинградского НКВД заключенных сажали на цементный пол и накрывали ящиком, с четырех сторон которого торчали гвозди. Таким ящиком размером с кубометр накрыли гиганта командарма Дыбенко.

Теперь быстро подписывались любые показания.

И как при римском изувере императоре Нероне, женщины оказывались порой более стойкими. Вдову Нестора Лакобы, умершего диктатора Абхазии, ежевечерне уводили на допрос, а утром без сознания, в крови, втаскивали в камеру. В ответ на требования подписать показания против покойного мужа она отвечала: «Не стану клеветать на память своего мужа». Она устояла, когда ее сына, шестнадцатилетнего школьника, били при ней и сказали, что убьют, если она не подпишет протокол. Вдова Лакобы умерла в камере после очередной пытки, так ничего и не подписав.

Избиение, порка были только началом — вступлением в ад. Потом устраивался знаменитый «конвейер»: меняются следователи, а заключенный бодрствует день и ночь. При этом его все так же пинают, бьют, оскорбляют… Разум мутится от бессонницы — и он уже готов подписать что угодно. Вот тогда ему подсовывают версию, сочиненную следователем.

Второй этап — «закрепление». Подследственного кормят, дают курить, объясняют: он сам теперь должен думать над тем, что еще он сможет прибавить следствию. Ему дают бумагу, подсказывают направление мыслей и контролируют работу.

Если он должен предстать перед судом (хотя большинство осуждалось заочно), с ним проводится репетиция: «Имей в виду, если ошибешься на суде — не просто расстреляем, будем мучить, раздирать по частям». Внушают мысль, что никакого расстрела не будет, это только для печати, в действительности все остаются живыми. Во время суда следователи сидят в зале перед носом заключенного.

При этом палачи все время говорят о высоких мотивах самооговора, о пользе для партии и родины. И часто обвиняемые, чтобы не перестать уважать себя, подхватывают игру. Но «за всеми высокими рассуждениями идейно-политического характера приплясывал в моем сознании маленький бесенок обыкновенного страха со своей подлой рожей», — написала одна из жертв.

Да, страной в это время правила уже не партия, и даже не Сталин. Правил Страх. Как когда-то написал римский историк в дни Нерона: «В этом городе страха перевелись люди, осталось только мясо и кости людей».