Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Выше уже неоднократно отмечались «зарубинецкие» черты, присущие самым южным городищам культуры поздней штрихованной керамики в Предполесье — в домостроительстве, керамическом производстве, орудиях труда и бытовых предметах. Однако дата этих городищ — середина I в. до н. э. — третья четверть I в. н. э. не позволяет рассматривать их как «постзарубинецкие»: черты зарубинецкого влияния относятся еще к периоду существования классической зарубинецкой культуры. И здесь вновь придется упомянуть о неправомерности и тенденциозности употребления термина «постзарубинецкие/позднезарубинецкие памятники», особенно по отношению к древностям поречья Днепра, днепровского левобережья, бассейнов Десны и верхнего Северского Донца конца I — начала III в., когда зарубинецкая культура прекратила свое существование (см. Мачинский, Кулешов 2004: 42–43).

У исследователей в этом вопросе и подсознательно, и вполне сознательно часто работает следующая цепочка умозаключений: пеньковская культура (конец V — начало VIII в.) — это анты, а анты — славяне (?! — Д. М.), значит, и культура эта — славянская. (Уже это положение нуждается в ряде оговорок и уточнений, — об этом ниже.) Но пеньковская произошла из киевской (III–V вв.), — значит, и киевская — также славянская. Из киевской выросла и колочинская — заодно и она славянская. Но киевская выросла из «позднезарубинецких памятников» (конец I — начало III в.), — следовательно, они тоже «протославянские» (Обломский 2001: 48) или «раннеславянские» (Горюнова 2004: 50). Но если «позднезарубинецкие» — славянские, то сама классическая зарубинецкая культура, из которой они в основном якобы и происходят, просто обречена (по той же логике) в ближайшее время вновь стать славянской в работах безоглядно «славянствующих» археологов. Остается только вспомнить, что по происхождению ранняя зарубинецкая культура, да и вся ранняя зарубинецко-поенештская общность — это «позднеясторфскопоморские памятники», и объявить Jastorf-kultur «протославянской», чем будет нанесен смертельный удар в самый центр германства.

На самом деле «постзарубинецкие» памятники от поречья Днепра к востоку возникают на местах, где раньше жило разнообразное в культурном отношении население. Его участие в формировании этого горизонта древностей выяснено плохо. А по отношению к классической зарубинецкой культуре памятники этого горизонта утрачивают как минимум три важнейшие традиции. Во-первых, почти полностью утрачивается прежняя территория обитания и осваивается новая, иногда отстоящая от исходной на сотни километров. Во-вторых, с последней четверти I в. н. э. исчезает традиция зарубинецких могильников со всей присущей ей обрядностью. В-третьих, полностью исчезает 250-летняя традиция изготовления и ношения зарубинецких фибул с треугольной спинкой — наследие балканских походов бастарнов в 170–160-х гг. до н. э. Судя по всему, памятники горизонта (назову условно) Почеп — Грини — Картамышево оставлены населением, которое навряд ли считало себя бастарнами, но из этого никак не следует, что оно именовало себя «словенами» или даже «антами».

Несколько иная картина наблюдается в памятниках, продолжающих некоторые традиции зарубинецкой культуры, но оставленных населением, передвинувшимся не на восток, а на запад, ближе к германскому миру. На верхнем Южном Буге есть могильник, сочетающий «позднезарубинецкие» бастарнские и «пшеворские» лугийские черты и убедительно соотносимый с поздними бастарнами-певкинами, а отдельные погребения сходного типа отмечены в зубрецкой группе памятников в верхнем течении Днепра и Западного Буга. Правда, отсутствие настоящих могильников у «зубрецких» бастарнов все же говорит, «по Плинию», об их вероятной зависимости от более сильных соседей, что отлично согласуется с характеристикой прикарпатских бастарнов у Тацита, включающей нахождение в зоне «взаимного страха между германцами и сарматами», бездействие знати и «обезображенность» из-за браков с сарматами.

Еще более выразительна ситуация в памятниках горизонта Хрыневиче Вельке (Гриневичи Вельки, вторая половина I — рубеж II–III вв.) в междуречье среднего Западного Буга и Немана, т. е. на территории, граничащей на востоке с зарубинецкой культурой Полесья, на севере с культурой поздней штрихованной керамики, на западе — с пшеворской, а позднее и с вельбар(к)ской культурой. Здесь обнаружена группа памятников, продолжающих традиции зарубинецкой культуры Полесья после ее гибели, но приобретающих некоторые черты культуры поздней штрихованной керамики (штриховка некоторой части сосудов). Эти памятники, видимо, оставлены населением, передвинувшимся на запад из Центрального Полесья. Среди них есть и поселения, но, что особенно важно, преобладают могильники по обряду кремации (Хрыневиче Вельке, Кутово, Радость-2, Красное Село). И на поселениях, и в могильниках встре-чены зарубинецкие фибулы с треугольной спинкой самых поздних вариантов IV и V. Вариант V представлен на могильнике Хрыневиче Вельке, вариант IV и V на поселении и могильнике Красное Село. Еще одна фибула варианта V найдена около Красного Села в урочище Пискош (Поболь 1973; Медведев 1996; Andrzejowski 1999; Белявец 2004; Егорейченко 2005). К этой группе памятников — более, чем к какой-либо другой — было бы допустимо применить название «позднезарубинецкая», но точнее и благозвучнее назвать ее, например, «красносельская группа памятников». Здесь сохраняется и зарубинецкая традиция могильников с захоронениями кремированных костей вместе с вещами, и традиция изготовлять и носить зарубинецкие фибулы.