Леонард Мосли - Утраченное время [Как начиналась вторая мировая война]

Галифакс настаивал, чтобы поляки не поддавались на провокацию. Но теперь они не нуждались в подобных указаниях: полковник Бек вел себя очень хладнокровно. Были приняты меры предосторожности, а мосты из Данцига в Польшу заминированы. В устье Вислы имелась длинная отмель, Вестерплятте, занимавшая важное стратегическое положение; она находилась всего в двух милях от огромного лютеранского кафедрального собора в центре Данцига. Вестерплятте всегда был экстерриториальным районом Польши, гарнизон которого раньше насчитывал восемьдесят два человека. Теперь этот район скрытно усиливался личным составом и орудиями. Оружие было тайно доставлено в здание польского почтового ведомства, в помещение, где размещался польский комиссар в Данциге, и на железнодорожную станцию.

Однако у Бека не было намерения напасть на Данциг, поскольку он все же верил, что торговые репрессалии заставят данцигских бюргеров успокоиться и подчиниться существующим законам. В конце июля он пригрозил наложить запрет на ввоз в Польшу из Данцига маргарина и сельди, если будут продолжаться враждебные акции против таможенных и пограничных постов. Президент данцигского сената Грейэер направил резкую ноту польскому генеральному комиссару в Данциге Ходацкому, угрожая контрмерами и отказываясь признать польскую пограничную охрану. 1 августа полковник Бек ввел санкции против Данцига. Последующие три дня Грейзер кипел от ярости, а 4 августа он взял телефонную трубку и начал отдавать приказы.

В полдень того же дня около десяти нацистских полицейских во главе с унтер-офицером GG объехали все четыре таможни па границе с Восточной Пруссией. На каждом таможенном участке нацист, говоривший на польском языке, предъявлял ультиматум: таможенный персонал должен быть сокращен на две трети, а польская охрана снята с грДниц. Если опа не будет снята к 7 часам вечера 6 августа, то есть через сорок восемь часов, нацистская полиция вернется и силой выкинет ее отсюда.

Об ультиматуме и угрозе нацистов применить силу Варшава узнала вечером 4 августа. Полковник Бек тут же отправился к маршалу Рыдз-Смиглы. Бек считал, что должен последовать твердый ответ. Он был уверен, что нацисты просто запугивают, и было бы роковой ошибкой пе проявить твердости.

Рыдз-Смиглы с этим согласился, но считал, что было бы разумно на всякий случай проинформировать Лондон и Париж. По указанию Бека Ходацкий в тот же вечер направил Грейзеру ноту, сформулированную в максимально жестких выражениях, на какие только способны были поляки. Одновременно с этим все польские таможенные чиновники и пограничная охрана были одеты в военную форму, а нацистам сообщили, что любые действия против них будут рассматриваться «как акт насилия против польских государственных служащих при выполнении ими своих служебных обязанностей» и что в случае подобных актов немедленно последуют репрессалии.

Когда верховный комиссар в Данциге доктор Карл Бур-кардт узнал об этой ноте, он тут же побежал в здание сената, находившееся через дорогу возле резиденции верховного комиссара. Он застал Грейзера изучающим польскую почту за бутылкой шнапса. Было час ночи; нацист находился в воинственном настроении, однако Буркардт почувствовал, что он напуган. Акции против таможенных постов он предпринял без предварительной консультации с Берлином и теперь размышлял над тем, не слишком ли далеко зашел.

«То был глупый и совершенно ненужный эксцесс, — говорил ему Буркардт. — Его не следовало допускать. Зачем нужно было отдавать такой приказ?» Грейзер объяснял, что это недоразумение, что полицейские превысили полномочия, предусмотренные его приказом, и что он не имел в виду предъявление ультиматума.

«Тогда вы должны были это сразу же разъяснить полякам, — сказал Буркардт, — и немедленно дать ответ в этом духе».

Грейзер стукнул кулаком по столу, на котором лежала польская нота:

«Извиняться перед этими свиньями, которые осмеливаются писать немцам подобные ноты? Никогда! Они оскорбили немцев. Их нужно проучить».

«Может быть, вы получили полномочия из Берлина па подобные действия?» — спросил Буркардт. Грейзер заявил, что «никто не сможет заставить его писать письменное извинение польским подонкам».

Тогда Буркардт посоветовал позвонить польскому комиссару в Данциге. Последовал долгий и запутанный разговор, в ходе которого Грейзер объяснил, что его приказы были неправильно истолкованы «безответственными элементами» и что не было никаких намерений вызвать беспорядки на пограничных постах. Ходацкий спокойно потребовал, чтобы нацист изложил сказанное письменно. Грейзер поколебался и затем ответил, что не может этого сделать, так как вопрос упирается в разного рода технические детали. Опасаясь еще больше обострить обстановку, поляк сказал, что не будет настаивать на письменном ответе, но попросит свое правительство в Варшаве рассматривать объяснение Грейзера как вербальную ноту.