Николай Костомаров - Бунт Стеньки Разина

Неудовлетворительное состояние владельческих людей и крестьян не было, однако, несноснее состояния посадских и черных волостей; последнее бывало нередко тяжелее, и оттого тяглые бегали из своих общин и отдавались в крестьяне и холопы частным владельцам, а правительство постоянно возвращало их на свои места. Посады и черносошные села были обременены бесчисленными повинностями. Они платили царскую дань, полоняночные деньги (для выкупа пленных), четвертные, пищальные; отбывали множество повинностей или натурою, или давали за то деньги – например, возили к селитряным заводам дрова или золу, или платили ямчужные; участвовали в постройке городов по развытью, то есть по назначению для каждого посада или волости столько и столько сделать городской стены или насыпать вала, или же платили за то городовые; ставили на ямы охотников и давали им содержание или платили ямские; доставляли целовальников и сторожей к тюрьмам и давали им подможные деньги на содержание; выбирали целовальников к разным казенным делам и давали тоже подможные; мостили мосты по дорогам; давали подможные разным мастерам, выбираемым из них же; давали натурою или деньгами стрелецкий хлеб и обязаны были возить его к месту назначения; возили царских гонцов и всяких служилых людей; строили дворы воеводам; давали деньги в Приказную избу на свечи, бумагу и чернила; во время войны поставляли даточных людей в войско и содержали их; нередко, при каких-нибудь казенных постройках, должны были отправлять рабочих, отрывая их от обычных промышленных и земледельческих занятий, и кормить их. Сверх того, все их промыслы и занятия были обложены множеством разнообразных пошлин. Общинное устройство, по которому все это требовалось не с каждого лица, а с целой общины, увеличивало тягость повинностей. Все повинности и поборы отправлялись по сохам. Сохи были составляемы по писцовым книгам и от одной переписи до другой оставались по закону в том виде, в каком составлены, тогда как на самом деле уклонялись от первого вида, так что число дворов и людей то умножалось, то уменьшалось, а единица сохи оставалась в том же виде и повинности взимались одни и те же. Правительство знать не хотело, сколько отбывает каждый член общины в особенности, а предоставляло развытье (раскладку) целым общинам. В иных местах общины пустели от побегов или перехода их членов, в других увеличивались от прилива народонаселения; в одних, по разным местным обстоятельствам, средства к благосостоянию умножались, в других – истощались; а естественно, где число дворов было менее и где средства были недостаточнее, повинности становились тяжелее, чем там, где дворов и средств было более. Между тем за преступления члена отвечала делая община – пенею. Неисполнение тяжелых повинностей наказывалось строго, и при этом часто не обращалось внимания на причины: например, в 1624 году за медленность в сборе стрелецкого хлеба велено приводить виновных в города и перед съезжею избою каждый день до вечера бить нещадно батогами, пока выправят с них хлеб. В 1618 году белозерский воевода, получивший выговор за небрежение к собранию поборов с посадских людей, правы нещадно и побивал на смерть: посадские разбежались и самый город, лишенный народонаселения в посаде, подвергался опасностям. Управление притом было часто очень сложное; например, какая-нибудь община имела по грамоте право платить поборы исключительно в какой-нибудь приказ, независимо от воевод, а между тем воеводы сбирали с членов ее то же самое – и за неисправность били их на правеже. Отягощение сошных крестьян в XVII веке было столь велико и сборы с них так огромны, что они были принуждены занимать деньги за большие проценты, разорялись до остатка и, спасаясь от правежей, разбегались. Нередко способ отправления повинностей и злоупотребления при этом были причинами побегов. Например, посылки царских стряпчих для покупок и сборов разных запасов сопровождались всегда обязанностями жителей давать им подводы, даже и в рабочую пору; эти посыльные брали насильно лишних лошадей, сажали на подводы купцов, складывали их товары, взяв за то с торговцев, разумеется, дешевле, чем те могли бы сторговаться с крестьянами.

Злоупотребления воевод и вообще служебных лиц и дурные стороны правосудия увеличивали тягостное положение жителей. Воеводы посылались на кормленье, смотрели на свою должность как на доход и сами высказывали этот взгляд в своих челобитных. Так, например, при Михаиле Федоровиче просился на Белоозеро князь звенигородский. Хотя на Белоозере был тогда воевода на месте, но князь представлял, что «этот воевода живет на воеводской должности уже другой год и имел возможность составить себе состояние», а он, князь, задолжал и умирает с голоду и людишки его пропадают на правеже. Воеводы говорит один путешественник, не пользуются ни любовью, ни уважением в народе; каждый год прибывают они на воеводство вновь, свежи и голодны, – грабят и обирают народ, не обращая внимания ни на правосудие, ни на совесть; а когда окончат свой срок, то едут к отчету и отдают часть добычи тем, которые их поверяют в четвертях и приказах. Они грабили иногда совершенно по-разбойничьи; например, в 1649 году в Старорусском уезде воевода с своими людьми ездил по волостям, подвергал крестьян разным истязаниям и вымучивал у них деньги: он учреждал пиры и звал к себе подчиненных, – те должны были подносить ему поклонное, а кто уклонялся, за тем он посылал приставов, как за подсудимым, и сажал в тюрьму или осуждал на тяжелую работу, от которой надобно было откупаться. Наглость воевод особенно была безмерна в отдаленных провинциях, например в Сибири: там воеводы отбирали у служилых жалованье для себя, а им приказывали расписываться в получении и, в случае сопротивления, били их. В 1649 году об одном воеводе говорили, что он ходил постоянно с батогом в полтора аршина длиною и в палец толщиною и бил людей, кого только встречал на улице, приговаривая: «Я воевода такой-то – всех исподтишка выведу и на кого руку наложу, тому от меня света не видать, и из тюрьмы не бывать». Суд, находясь в руках этих грабителей, до крайности был продажен. Они открыто продавали свои приговоры той из тяжущихся сторон, которая больше даст. Не было несправедливости, которая за деньги не могла бы остаться без наказания. Начать дело – значило давать взятки воеводе и приказным людям да вдобавок быть битому – для того чтоб дать больше. «Дело не велико, да воевода крут – свил мочальный кнут!» – говорит пословица XVII века. В русской администрации сделалось как бы формальным правилом, что воевода, приезжая на воеводство, собирал людей, хулил прежнее управление и говорил, что теперь уже не будет так, как делалось при прежнем воеводе; что теперь воцарится правосудие и справедливость; и обыкновенно через год эта новая, столь много обещавшая власть заменялась другою, которая в свою очередь обличала ее, а себя выставляла напоказ. Сила выборного управления со старостами и целовальниками в XVII веке упала; оно подчинилось влиянию воевод и дьяков: тогда и выборные сами по себе были грабители – не хуже воевод и дьяков. Выборы в XVII веке производились под влиянием последних, и притом только богатыми членами общины. Раз выбранных нельзя было сменить до срока, и случалось, что земские старосты, стакавшись с воеводами и дьяками да с товарищами их откупщиками, сбирали с жителей разные поборы, не по закону брали лишнее себе в пользу и делились с приказным людом. Иногда даже воеводам поручалось при сборах охранять народ от выборного начальства и от богатых мужиков горланов, как они называются в актах. Такими же грабителями в дворцовых селах и слободах были приказчики. Например, в 1647 году в селе Дунилове, когда жители приносили приказчику свои оброчные деньги, он их не брал, но требовал взъемков и слупов, бил на правеже, сажал в подполье, а зимою в одной рубахе запирал в холодную повалушу. Он брал поборы холстом, сукнами, отдавал насильно замуж крестьянских девушек и проч. От всех таких злоупотреблений жители разбегались; пустели целые посады и большие села. «Удивительно – замечает иностранец, – как люди могут выносить такой порядок и как правительство, будучи христианским, может быть им довольно?»