Исаак Троцкий - Третье отделение при Николае I

— Это так, — сказал мне Аракчеев, — но ты мне скажи, что тебе всего более нравится в Грузине?

Я отвечал, что остров Мелисино.

— Да он, кажется, не так хорошо отделан.

На это я сказал графу:

— Может быть, Ваше Сиятельство, но благодарность выше всех украшений [216] .

Граф был растроган моим ответом.

— Ну, господь с тобой, — прибавил он, — поезжай.

Все время нашего разговора начальник штаба Клейнмихель стоял возле графа Аракчеева, и… конечно, я очень хорошо понимал, что граф, обращаясь со мною так ласково все время, меня изучал.

Я отправился прямо по Белорусскому тракту в штаб своего полка, город Миргород, но уже дорогой наблюдал все, что мог, сходился с офицерами в разных местах, по их разговорам ясно видел, что заговор должен быть повсеместный. По прибытии в полк меня с необыкновенной радостью встретили, забросали вопросами об Аракчееве, Петербурге, о моем деле; само собою разумеется, история у меня была одна: похищение денег и вещей поручиком Сивинисом у грека Зосима, а между тем, желая распустить слух о причине, по которой меня возили в Петербург, и зная, что Вадковский хорошо знаком с графом Булгари, я написал Булгари письмо, наполненное негодованием, в котором упрекал его, что его знакомство со мной доставило мне только случай быть в подозрении по воровству; цель моя была достигнута — все это передано было Вадковскому. Я отправился в Одессу, где был у меня хороший знакомый, поэт Александр Шишков, которого я сильно подозревал, но сколько ни старался что-нибудь выведать, не мог [217] . Я отправился тогда в Курск к Вадковскому, который мне обрадовался и сказал, что он знает, какую подлость сделали со мной. И когда я ему сказал, что по данному слову я к нему приехал, он мне все рассказал о существующих Обществах, Северном, Среднем и Южном, называя многих членов; на это я улыбнулся и сказал ему, что давно принадлежу к Обществу, а как я поступил в оное, я ему скажу после [218] .

— Ну, каково идут наши дела? — спросил я.

— Хорошо, — отвечал он, — и, кажется, уже пора будет приводить в исполнение, только надо будет собрать сведения от Северного и Южного обществ.

— Да скажи мне, подготовили ли солдат?

Вадковский отвечал:

— Этих дураков недолго готовить, кажется, многие в том подвинулись вперед.

— Так чего лучше, я теперь совершенно свободен и, конечно, за обиду, мне сделанную, и по любви к человечеству употреблю весь год на разъезды от одного Общества к другому.

Вадковский от души меня благодарил; я ему написал записку, почему я имею большую надежду на возмущение в военном поселении, и, разумеется, старался описать положение поселения, основанное на истинных фактах, к несчастью, которых тогда было довольно. Потом написал письма, не касающиеся, разумеется, до заговора, так что только тот мог понять, к кому оные писаны и к чему содержание оных клонится, а Вадковский полагал, что идет об успехах Общества, к разным генералам, полковым командирам, и вместе с тем написал в Тульчин, к майору Пузино, и спрашивал его, где стоит Пестель с полком. Пузино впоследствии по моему письму привозили в комиссию, но он, разумеется, ничего не знал и сейчас же был освобожден [219] . Вадковский настоял узнать от меня, кем я принят в Общество. Узнав от него же, Вадковского, что сын графа Булгари принадлежит к Обществу, сказал ему, что я узнал от Николая Булгари [220] . Я пробыл у Вадковского несколько дней, отправился под предлогом своей надобности в Орловскую губернию, Карачевский уезд, в имение Гревса, где написал подробно графу Аракчееву все, что узнал, что существуют три Общества: Северное, Среднее и Южное, наименовал многих членов и просил прислать ко мне в Харьков кого-нибудь для решительных мер к открытию заговора. Я приехал в город Карачев в назначенное мною число и час, несколько минут раньше в ожидании по назначению моему фельдъегеря; но прошло несколько часов, фельдъегерь не явился; смотритель спросил меня, не прикажу ли я лошадей закладывать; я сказал, что у меня сильно голова болит и ехать далее не могу, спросил уксусу, перевязал голову, три дня мнимо страдал, потом начал понемногу выздоравливать, и наконец через несколько дней после назначенного срока приехал фельдъегерь; я выслал под предлогом какой-то покупки смотрителя вон и расспросил фельдъегеря, почему он не приехал раньше десятью днями, на что он мне отвечал, что зарезали в Грузине Настасью Федоровну [221] , а потому Аракчеев был как помешанный; между тем весь город стал меня подозревать; городничий города Карачева наконец явился для спроса меня, кто я такой и почему живу так долго на станции. Я ему отвечал, что я унтер-офицер, остался на станции, потому что нездоров, что нахожусь в годовом отпуску, и показал ему билет за подписью графа Аракчеева и начальника штаба Клейнмихеля; городничий просто испугался, извинился, что меня обеспокоил, и ушел; но эти 10 дней разницы имели большие последствия: никогда бы возмущение гвардии 14 декабря на Исаакиевской площади не случилось; затеявшие бунт были бы заблаговременно арестованы. Не знаю, чему приписать, что такой государственный человек, как граф Аракчеев, которому столько оказано благодеяния императором Александром I и которому он был так предан, пренебрег опасностью, в которой находилась жизнь Государя и спокойствие государства, для пьяной, толстой, рябой, необразованной, дурного поведения и злой женщины; есть над чем задуматься [222] .