Александр Климов - Сельва

Капрал привалился к стволу дерева и храпит так, что ветки трясутся.

Счастливчик!

Келин смотрит на малиновые угли, обняв колени руками. Она ничего не слышит, пребывая в каком-то своем, далеком от сельвы мире.

Небо — черное, без единой звездочки. Невидимые цветы распространяют приторный аромат. В листве мелькают зеленые огоньки. Клещи щелкают челюстями, пытаясь прокусить плотную ткань комбинезона.

От костра распространяется волна теплого воздуха. Трава и одежда подсыхают, и недовольные пиявки, шурша, уползают в болото. Где-то кричит беспокойная ночная птица.

Брас и Вако о чем-то шепчутся, склонившись над раскрытым вещмешком. Вако, как всегда, гогочет, а Лен дергает его за рукав, чтобы не мешал спящим.

Странный он какой-то, этот Лен Брас. И, конечно, вовсе не ботаник. Путается в названиях цветов, зато прекрасно разбирается в химии и обладает организаторскими способностями, более подходящими деловому человеку, чем ученому. Достойный противник!

Что-то важное проходит мимо меня.

Все стараются делать вид, что у нас обычная исследовательская экспедиция, но в то же время каждый знает, что это не так. Для простой научной экспедиции у нас удивительно строгий маршрут. Брас постоянно сверяется со своей путевой запиской, не расставаясь с ней ни днем ни ночью. У него есть цель, и мы движемся к ней на пределе человеческих возможностей, почти без привалов, не говоря уж об остановках для сбора образцов.

Каждый считает, что сосед ни о чем не догадывается. Например, я. Ученый тюфяк, мямля, разбирающийся только в лягушках и пиявках. А ведь я разбираюсь не только в биологии.

Наконец все засыпают. Даже Келин покидает свой далекий мир и роняет голову на колени.

Один Арвин бодрствует. Он сидит и курит, уставившись напряженным взглядом куда-то за круг света, в живую темноту сельвы. Я вообще никогда не видел его спящим.

Подхожу к нему и усаживаюсь рядом.

— Арвин, — говорю тихо. — У вас есть мать?

Най вздрагивает, словно его ударили хлыстом. Он пристально смотрит мне в глаза, а потом отвечает:

— Нет. Я сирота. Хотя… где-то на Эсте должна жить моя сестра.

— А почему бы вам не вернуться домой, не разыскать сестру?

— Най усмехается и хлопает себя по груди:

— Легкие, — коротко бросает он. — Я ведь здесь уже десять лет. Да и жить на Эсте на что-то надо. В сельве на кусок хлеба всегда заработаешь.

Я согласно киваю, хотя знаю, что Арвин лжет.

Давно, когда на Ферре начали строить первые поселения и лагеря, напалмом выжгли почти две тысячи гектаров леса, а на следующий день в воздух поднялись облака желтой пыльцы. Люди вдыхали ее, и вроде бы ничего не происходило. Но когда несколько колонистов попытались вернуться домой, оказалось, что в их легких произошли необратимые изменения. Они уже не могли дышать воздухом, в котором не содержалось пыльцы. Два десятка посиневших от удушья трупов на космодроме Эсты доказали это с ужасающей наглядностью.

Тогда попытались закрывать поселения колпаками, как это делалось на спутнике Эсты — Велле, имеющей непригодную для дыхания атмосферу.

Ничего не вышло. Желтая пыльца таинственным образом появлялась под герметичным колпаком.

Ферра оказалась в изоляции. Тот, кто прожил в сельве больше года, уже никогда не мог вернуться на Эсту.

Но поток переселенцев, доведенных нуждой до отчаяния, не только не поредел, но даже возрос. Сельва всем давала кусок хлеба, и перед этим все ее ужасы оказались пустяками. Люди боялись нищеты больше, чем смерти.

Эту историю знают все. Но все же Арвин говорит не то, что думает.

— Вы привыкли к сельве? — спрашиваю я.

— Разве можно привыкнуть к ожиданию гибели? — вопросом на вопрос отвечает Най. Он как-то на глазах стареет. На лбу появляется сетка морщин. — Вы знаете, что значит каждую минуту ждать, когда на твоей шее захлестнется петля? Минуты растягиваются в часы, часы — в годы. Все проходит, а страх смерти остается. Больше того, он растет с каждым мгновением. Рано или поздно любое везение кончается, и чем больше тебе везет, тем меньше остается жить. Разве к такому привыкнешь? Можно устать от ожидания, но привыкнуть — никогда.

Арвин замолкает. Пытаюсь представить себя на его месте и чувствую, как по спине ползут мурашки. Пытка, затянувшаяся на десятилетие.

Откуда-то сверху, из непроглядного мрака листьев и ветвей, спускается глянцевая петля лианы-удавки. Она начинает извиваться, нащупывая добычу. Тонкие усики-корешки сплетаются в сетку, мерцающую мертвым неоновым огнем.