Александр Климов - Сельва

Такого видеть мне еще не приходилось. Наверное, Пихра основательно растревожил сельву. Но время идет, а опасности не видно.

Носильщик перешагивает через спутанные корни, стараясь по возможности не касаться гибких молодых побегов. Кажется, он и сам уже поверил, что опасность миновала. В начале пути у нас было шестеро носильщиков, теперь остался только один…

— Назад! — раздается вдруг у меня прямо над ухом крик Ная. — Быстрее!

Носильщик оборачивается и непонимающе крутит головой.

Внезапно, будто крышка гроба, поднимается и отваливается в сторону пласт сухой земли. Еще один, еще!.. Все болото приходит в движение. Спекшаяся корка трескается, лопается, идет волнами.

Носильщик, бросив поклажу, несется обратно. Он еще не понимает, что происходит.

Я тоже не понимаю, да и не я один. Глаза Пихры вот-вот вывалятся из орбит. Келин сжалась в комок, словно маленькая испуганная зверюшка. Илм стоит, будто ему прострелило поясницу, и, трудно поверить, на лице его смесь страха и восхищения. Ей-богу, он самый ненормальный среди нашего бродячего бедлама.

А вот Арвин сел на вещмешок и спокойно курит. Уж он-то знает, что произойдет через минуту. Нюх, как у собаки — старой, битой, стреляной, на своей шкуре узнавшей, чего стоит украденное мясо. Железный парень. Лучшего проводника никто не смог бы найти.

Из трещин в земле начинают бить фонтанчики жидкой грязи. Она растекается, снова превращая поляну в непроходимое болото.

Носильщик уже увяз по колено. Он пытается вырваться из трясины, но она засасывает его все глубже и глубже.

Илм срывает с плеча моток веревки, дрожащими пальцами привязывает груз и бросает конец носильщику. Но веревка коротка: не хватает каких-нибудь двух-трех метров…

Грязь прибывает. Еще мгновение, и над поверхностью болота виднеется лишь бритая голова. Как ни странно, носильщик не кричит. Глаза его полны не ужасом, а тоской. Тоской по жизни, пусть это всего лишь жизнь нищего работяги на зараженной спорами планете. Кажется, в этом биолог прав…

Но мне нельзя размякать. Дело — прежде всего. Остальное — бред и чепуха!

Вот и все. Сельва проглотила человека, и гром не грянул, и мир не рухнул…

Арвин Най выплевывает окурок и встает.

— Пойдемте, — говорит он, вытаскивая из мешка надувной плот.

На сельву опускаются сумерки.

На сельву опускаются сумерки.

Арвин запалил костер. Привал. Наконец-то можно остановиться.

Меня опять знобит. Я так устала, что даже гибель человека меня почти не трогает. Нет, я, конечно, переживаю, но как-то не так, не по-настоящему.

Две недели блуждаем по сельве. Наверное, даже к этому можно привыкнуть. Если не хочешь сойти с ума, надо отупеть до такой степени, чтобы уже ничто тебя не волновало. Должно быть, именно поэтому на Ферре все чуточку ненормальные.

Как трудно порой разобраться в самой себе. Иногда мне кажется, что нет у меня людей ближе, чем Най, Пихра, Илм. Они такие разные, жестокие и добрые, внимательные и равнодушные… В их характерах перемешалось так много всего дурного и хорошего, что невероятно трудно выделить какое-нибудь одно, главное чувство, ведущее их по жизни.

Порой же я их всех ненавижу. Эгоисты, черствые существа.

Начинаешь разбираться в себе — и полный туман. Зачем живешь? Что заставляет тебя делать то, что человек просто не должен делать? Дни идут за днями, недели — за неделями, а ты словно прикован к креслу кинозала: смотришь и содрогаешься от увиденного, но разум твой ясен, и думаешь ты о своих повседневных делах, а не о страданиях киногероев.

Самое мерзкое — это то, что люди даже в сельве остаются врагами. В сельве, где единственная возможность выжить — стать союзниками, сжаться в единый кулак.

Мало увечий, наносимых джунглями, надо еще самим искалечить судьбы друг друга.

Хотя какое право я имею судить этих людей?..

Итак, привал. Можно отдохнуть.

Итак, привал. Можно отдохнуть.

Костер разгорается, и все усаживаются кружком. Пихра стягивает со спины баллоны с горючей смесью и ставит их подальше от огня. Глаза у него желтые, как у кошки, и светятся в темноте. Боюсь я его, Пихру. Вроде здесь, в сельве, он не посмеет меня тронуть, а все равно боюсь.

Най подкидывает в костер хвороста. Огонь вскидывается желтыми снопами. Смотреть на него весело. Он какой-то живой, беспокойный, изменчивый. Могу часами сидеть у костра, и ничего мне не надо. Даже боль в затылке утихает. Забываю, что я — голь перекатная, что в поселке меня презирают…