Александр Климов - Сельва

— Най! — кричу, стараясь вырваться из лап ботаника. — Помогите! Они же убьют ее!

Проводник еще несколько секунд стоит в нерешительности, затем медленно подходит к Вако и говорит тихо, но с угрозой:

— Отпусти. Слышишь?!

Вако рычит, но женщину не отпускает. Он смотрит на Браса, словно спрашивая, как ему поступить.

И вдруг я чувствую, что руки мои свободны.

— Брось ее, Вако! — приказывает Лен и устало опускается на траву.

Вако разжимает объятия, и Келин валится на землю. Белые волосы рассыпаются по плечам.

— Что здесь происходит, черт побери?! — кричу я, бросаясь к лежащей женщине. — Что вы хотите от этой несчастной? Объясните наконец, Брас!

Ботаник роется в кармане, вытаскивает из его глубин стеклянный цилиндрик, вытряхивает на ладонь таблетку и, сморщившись, глотает ее.

— Если бы не мы, эта «несчастная» женщина отправила бы всех нас на тот свет и глазом не моргнула, — говорит он, убирая таблетки обратно. Она же подсадка!

В голове крутится разноцветный хоровод, будто мозги заменили опилками и они утратили способность соображать.

— Ничего не понимаю… Какая подсадка? При чем здесь Келин? - растерянно спрашиваю я. Просыпаются смутные подозрения. Мне становится страшно, и я глушу их.

Брас молчит. Он о чем-то размышляет.

— Пойдемте к костру, — наконец говорит он и тяжело встает, прижимая руку к груди.

Вако ухмыляется и мгновенно исчезает в зарослях. Арвин курит как ни в чем не бывало. Он затягивается глубоко, с присвистом, и, как всегда, обводит джунгли подозрительным взглядом. Равнодушие его напускное. Происшествие волнует его не меньше, чем всех остальных.

Беру Келин на руки и осторожно иду к лагерю. Она маленькая, трогательная, как спящий ребенок. Пряди белых, с золотым отливом волос цепляются за ветви и шипы. Глаза закрыты, поэтому лицо в темноте кажется сплошным размытым пятном.

Почему Брас назвал ее подсадкой? Да и что значит — подсадка? Что же ты сделала, Келин? В чем твоя вина? Жила ты на Эсте и, наверное, не подозревала, что существует страшная планета Ферра. Что забросило тебя сюда, что заставило погрузиться в мир сельвы, страшный не своей природой, а своими людьми?

Келин очнулась!

Она открывает глаза и удивленно смотрит мне в лицо. Наконец память возвращается к ней, и взгляд ее мутнеет. Исчезает чувство и мысль, остается одна пустота, бездонная, как космос. Или мне это чудится? Ночь всегда меняет смысл происходящего…

Что же со мной случилось?

Нет, я, конечно, вступился бы за любую женщину, будь она даже уродливой старухой. Но Келин… Келин — это другое. Почему мне радостно нести ее на руках, прижимать к груди?

Может быть, она мне просто нравится? Но мне нравились многие женщины. Ими я любовался, а Келин хочется защищать.

Неужели надо было попасть в сельву, чтобы испытать такое?

Кусты расступаются, и мы выбираемся к лагерю. Костер прогорел до углей. Голубая трава сплелась в живой шевелящийся ковер. Тонкие усики обвили сапоги храпящего капрала. Наверное, это не опасно, раз Арвин так спокоен.

Брас и Вако уже расположились на своих вещмешках. Бако доволен. Он грызет галету и прихлебывает кипяток из кружки. Брас раздражен. Он хмурится и мнет в руках противомоскитную сетку. Лоб прорезали тяжелые морщины, подчеркнутые красноватым отсветом углей.

Осторожно опускаю Келин на плащ-палатку. Она смотрит на меня, но, по-моему, не осознает, кто стоит перед ней.

— Итак, — говорит Брас, хлопая себя по коленям. — Вы хотели узнать, что здесь происходит? Ну что ж. Пожалуй, больше нет смысла скрывать.

Вако роется в карманах, достает кусок сахара и начинает с хрустом грызть.

Вако роется в карманах, достает кусок сахара и начинает с хрустом грызть.

Подхожу к Пихре и с трудом расталкиваю его. Пусть тоже послушает, ему полезно. Охрана как-никак: должен же знать, кого и от чего охранять.

Капрал продирает глаза и задумчиво трет поясницу.

Буфи Илм на взводе. Ярость душит его. Справедливая ярость, как ему, наверное, кажется.

Бедный ребенок! Он продолжает жить по законам Эсты, хотя и на самой Эсте эти законы не соблюдаются.

— Так что же произошло? — прорывает наконец Илма. — В чем провинилась Келин?

— Провинилась? — хмыкает Брас.

Хитрец! Думает, назвался ботаником — и всех обвел вокруг пальца.

— Если это называется провинностью, то я тогда не представляю, что такое преступление.

Келин лежит на накидке и глядит в небо. На лице ее такое равнодушие, будто все происходящее ее совершенно не касается.