Жан Маркаль - Монсегюр и загадка катаров

Катаризм — не из тех религий, которые возникли внезапно благодаря проповеди пророка, объединившего вокруг себя первое ядро последователей, которые воплотят указания учителя на практике. Катаризм — не то, что называют религией «откровения». Это результат долгого вызревания неких мыслей, не специфичных для христианства. Впрочем, даже если катаров считали еретиками, то есть христианскими уклонистами, и поборники ортодоксии относились к ним как к таковым, еще не факт, что в катаризме объективно можно видеть религию христианского толка. Из христианства он позаимствовал многие элементы, определенную традицию, тексты, которые прочел заново, но трудно утверждать, что это настоящее отклонение от христианской доктрины.

Ход мыслей, завершением которого стал катаризм, встречается во всех религиозных системах со времен самой поздней античности: это дуализм , то есть взгляды, согласно которым мир и все, что имеет к нему то или иное отношение, возникли в результате столкновения двух антагонистических начал. Эта формулировка очевидно упрощена: на самом деле все намного сложнее, хотя бы из-за оттенков, вносимых в саму концепцию двух начал и в суждения по поводу взаимодействия двух этих начал. Умозрительные построения в этой сфере бесчисленны и иногда противоречивы. И сами катары, особенно в XIII веке, судя по всем свидетельствам, не избежали этих противоречий.

Ведь катаризм не представлял собой жестко оформленную религию с признанными и окончательными догматами, которые бы считались официальными. Впрочем, у катаров не было и абсолютной иерархии, как в Римской церкви. Не существовало и катарских «церквей», и часто сколько было несхожих спекуляций, столько же и церквей. Прежде всего имеется фундаментальное различие между теми, кто исповедует абсолютный дуализм, и теми, кто склонен к относительному дуализму, — различие, которое можно заметить, только обратившись к проблеме наиболее вероятного его истока.

Возможно, эта проблема начала проявляться, когда люди, избавившись от трех «биологических» забот (как пропитаться, защититься и размножиться), задумались о своей судьбе. Это неминуемо вело к рассуждению, которое уже можно характеризовать как метафизическое, потому что констатация существования смерти делала очевидным наличие злого по определению начала, а значит, наводила на мысль о борьбе с этим началом и вызывала тревожный вопрос, что будет после. В буквальном смысле смерть не оправдывали — жизнь и смерть еще не рассматривали как два лица одной и той же реальности: констатировали только, что есть жизнь и смерть и что два этих состояния явно противоположны одно другому, как ночь противоположна дню, холод — теплу, страдание — удовольствию.

Отголоском этих первых метафизических рассуждений в большей или меньшей степени являются все мифологии. Последние, какую бы форму они ни имели, эпическую или изобразительную, преобразуют абстрактные данности, относящиеся к традиции, то есть к совокупности верований, воспоминаний, наблюдений и социальных структур, в образы, которые легко передавать. Конечно, в мифологических рассказах, которые чаще всего дошли до нас в литературной форме, а значит, переработанной, мудреной, закодированной и, может быть, измененной, очень трудно отличить старое от нового. Когда, например, говорят о греческой мифологии, имеется ли в виду мифология эллинистической эпохи или архаического периода? Даже у Гесиода, хотя тот первым по времени «вывел на сцену» отношения богов между собой и богов с людьми, но уже был наследником долгой традиции, дозволительно усомниться в самой структуре воспроизведенных мифов. Правду сказать, это только интерпретация мифа, а не миф сам по себе. То есть миф непостижим? Конечно, потому, что он представляет собой абстрактную сущность, которую, если надо ее передать, требуется материализовать в форме исторических событий. Так, например, во всех мифологических рассказах фигурируют конфликты, яростные войны, преступления, катастрофы, которые нельзя воспринимать буквально, но которые дают много ориентиров, свидетельствующих о ходе мысли их создателей.

В греческой мифологии, по крайней мере, в той, которая известна нам по Гесиоду, обнаруживаются следы изначального дуализма — он проявляется в противостоянии Крона и Зевса. Сын, Зевс, восстает против отца, Крона. Он занимает место отца и оскопляет его, причем кастрация является символическим эквивалентом смерти. Но в латентном состоянии конфликт существует и в самом образе Крона: сюжет об отце, дающем жизнь детям и пожирающем их, когда они родились, достаточно двусмыслен сам по себе. Этот-то сюжет по-настоящему и ставит проблему.