Александр Котиков: Записки военного коменданта Берлина

Однажды я очнулась в спальне одна, Ланка уже выздоровела, как сквозь вату слышу голоса в гостиной, открываю дверь и прямо в пижаме иду к столу. У папы друзья — это какой-то праздник, все начинают меня передавать с рук на руки, ждали кризиса, но теперь я буду выздоравливать.

Когда мы жили в Марьиной Роще, к нам часто приходили папины друзья. Все это были люди, приехавшие вместе с нами из Германии. Среди них был папин повар, к сожалению, я не помню его имени, но впоследствии он стал шеф-поваром ресторана «Прага». Он был худенький, небольшого роста и очень вкусно готовил. Папа рассказывал, что когда делался проект Трептов-парка, Е. В. Вучетич попросил выделить ему какого-нибудь солдата и ребенка, чтобы он мог делать эскизы для своей знаменитой монументальной скульптуры — русский солдат, со спасенной им немецкой девочкой на руках. С детьми и свободными от службы солдатами в то время было плоховато, поэтому в качестве модели комендант Берлина предложил повара и свою златокудрую дочь Лану — Светлану. Конечно, ни тот ни другая не могут похвастаться, что это они увековечены в монументе, но эскизы делали именно с них.

Застолья в то время были шумными, много пели и танцевали. Танцевать, правда, было особенно негде. А вот петь папа очень любил. У него был приятный мягкий тенор, и я никогда не забуду, как он пел: «Когда я на почте служил ямщиком» или Лермонтова:

Мама тоже пела красиво, но она больше любила шутливые украинские песни, пели они и вдвоем с папой. Вообще, они оба были люди веселые, вот только много веселья им от жизни не выпало.

Очень скоро папа заболел, и заболел тяжело. Мы и раньше ездили в госпиталь, в Архангельское. Во время войны там лечили раненых, а был госпиталь санитарного типа, где восстанавливали здоровье военные, после тяжелых болезней. Болеть папа начал давно, сразу после войны, но он был еще достаточно молод и лечиться не любил. Он рассказывал, что однажды не мог уснуть несколько дней, не помогало ни одно снотворное, и тогда лечащий врач прописал ему колоть дрова на морозе. Он колол до изнеможения, после чего проспал 30 часов подряд. Архангельское стало как бы папиным вторым домом. Чудесное место! Госпиталь построен на территории юсуповской усадьбы, а село с церковью Михаила Архангела — слева от дороги, чуть не доезжая госпитальных корпусов. С этим местом у меня связан целый кусок жизни. Приезжали мы к папе обычно не одни, а с папиными друзьями: Очкины, Курмашовы, Морозовы… Мы гуляли по берегу Москвы-реки, ходили кататься на лодках, ходили к барскому дому. Один раз, когда я схватилась за решетку усыпальницы дочери Юсупова (внутри стоял красивый мраморный памятник, и я его очень любила рассматривать), моя рука ощутила что-то мерзко-мокрое, оказалось — дохлый уж. Я испугалась, а папа смеялся и журил меня — трусиху. Ели мы то, что привезли с собой, а пить ходили в очень вкусно пахнущий магазинчик, где с сиропом продавали не просто газировку, а минеральную воду, кто какую любил. Еще там стоял огромный шоколадный набор с оленем, я даже не помню, купил его кто-нибудь нам, или мы только мечтали об олене. Но это было тогда, когда папа отдыхал в Архангельском, а теперь он болел и лежал в палате. У папы было больное сердце, и он всегда носил с собой маленькую жестяную коробочку с кусочками сахара, на которые был накапан валидол, — папин запах.

В нашем доме в Марьиной Роще почти никогда не работал лифт, папа просил поменять нашу квартиру на 5-м этаже на другую, пониже. Однажды он посадил меня в машину и мы поехали на Сокол. Тогда был такой фокусник-иллюзионист Сокол, но оказалось, что он не имеет отношения к названию станции метро, тогда конечной. Сокол — так назывался поселок, который теперь попал в черту города. Там, на Соколе, в «генеральском доме» папе дали квартиру на 2-м этаже. Она состояла из анфилады смежных комнат, которые все выходили в длиннющий коридор, кухня была маленькая, а прихожей не было вовсе, зато была отдельная кладовка с мусоропроводом, в которую выходило сразу 2 или 4 квартиры, смотря по их расположению в подъезде. Папе не хотелось переезжать, но так было надо. Он купил мне в утешение плетенную из пластмассовых ремешков сумочку, и мы угрюмо отправились собирать вещи. В этом доме папа прожил до своей смерти в 1981 году, там до сих пор живет моя мама с моей дочерью и ее семьей. На доме висит много мемориальных досок. (Ах, никто не вспомнил, мой дорогой папа, даже в этом, 2002 году, когда тебе исполнилось бы 100 лет, что почти 30 лет, еще служащим генералом, среди других и ты с семьей жил в этот доме…)