Сергей Михеенков - Жуков. Маршал на белом коне

Всего 16 369 человек.

246 танков и САУ (Т-34 — 176, Т-70 — 21, САУ — 49).

252 орудия и миномёта.

Свыше 1800 автомашин.

Как видно из этих цифр, штат мехкорпуса, обкатавшись в боях и битвах, значительно уменьшился. Однако увеличилась его мобильность. Артиллерия с колёс и копыт перешла на гусеницы и надёжно закрылась бронёй. Калибр её увеличился, огневая мощь усилилась. Повысилась манёвренность. За счёт качества танков уменьшилось их количество. Повысилась управляемость.

Уже тогда, в канун войны на западных границах определились будущие танковые командиры, которые спустя годы и битвы будут кромсать боевые порядки противника под Курском, Орлом, на Днепре, под Киевом и Берлином. 9-м мехкорпусом командовал Рокоссовский, 11-м — Мостовенко, 21-м — Лелюшенко. Летом 1941-го все они будут хорошенько биты. Но опыт и злость от первых неудач и поражений им ещё очень пригодятся.

Жуков с присущей ему волей, выполняя приказ наркома, давил на своих подчинённых. Танков не хватало. Промышленность не удовлетворяла потребностей. Пришлось изымать боевые машины из танковых батальонов стрелковых дивизий и из танковых полков кавалерийских дивизий. Одно строили, другое ослабляли. Стрелковые и кавалерийские дивизии оказались лишёнными своей главной ударной силы.

Из «Воспоминаний и размышлений»: «Мы не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности. Для полного укомплектования новых мехкорпусов требовалось 16,6 тысячи танков только новых типов, а всего около 32 тысяч танков. Такого количества машин в течение одного года практически при любых условиях взять было неоткуда, недоставало и технических, командных кадров».

Вдобавок ко всему Сталин колебался. Долго вчитывался в план Жукова по созданию мехкорпусов. Его смущала невозможность в самое ближайшее время полностью оснастить эти новые соединения. Наконец, в конце марта план подписал. С апреля началось массовое развёртывание корпусов.

К 22 июня удалось сформировать 29 механизированных корпусов. Все они были в различной степени укомплектованы. Именно мехкорпуса, их жертвенные контратаки в первые недели войны внесут поправки в немецкий «блицкриг» и в дальнейший ход боёв на советско-германском фронте.

Пятого мая генерал Голиков доложил Жукову: количество немецких дивизий, переброшенных к советской границе из внутренней Германии, Франции и Греции, достигло 103–107, из них 23–24 — в Восточной Пруссии, 60–63 — в Польше, 14–15 — в Румынии и Венгрии.

Жуков перечитал донесение, подошёл к карте. И спросил начальника разведуправления:

— Можно ли верить заверениям германских властей и военных, их газетам и листовкам, что такая масса войск для нападения на Англию им нужна именно у наших границ? Как вы думаете?

— Трудно в это поверить, — ответил Голиков. — Но товарищ Сталин так считает.

— Политика политикой, Филипп Иванович, а мы — военные. И обязаны выполнять свою работу, а не просто заниматься статистикой, когда враг у ворот.

Голиков промолчал. Вскоре он ушёл. Жуков знал, что начальник разведуправления, который ежедневно доставлял сводки Сталину, ничего существенного в качестве комментария к ним Хозяину не скажет. Это раздражало.

Он вызвал к себе Ватутина и Василевского. Когда генералы оперативного управления вошли в кабинет, указал на карту:

— Вот последние данные о концентрации немецких войск с привязкой к конкретным районам. Я думаю, уже совершенно очевидно, что они сосредоточены здесь для нападения на нас. Что необходимо: ускорить реализацию плана стратегического развёртывания, срочно, до утра, с учётом последних разведданных, подготовить предложения правительству для принятия решительных контрмер.

Через час Жуков встретился с Тимошенко. Совещались недолго. Сошлись на одном: чтобы избежать катастрофы, ударить первыми. Идея превентивного удара и раньше обсуждалась ими. Этого требовали уставы: атаковать противника, где бы он ни находился. А ударить именно теперь, когда леса по ту сторону Буга и Прута забиты техникой, складами с горючим и боеприпасами, означало лишить его наступательной силы и ресурса.

«Сталин подошёл к Жукову и начал на него орать…»

«Каждое мирное время имеет свои черты, свой колорит и свою прелесть, — размышлял в своих мемуарах маршал. — Но мне хочется сказать доброе слово о времени предвоенном. Оно отличалось неповторимым, своеобразным подъёмом настроения, оптимизмом, какой-то одухотворённостью и в то же время деловитостью, скромностью и простотой в общении людей. Хорошо, очень хорошо мы начинали жить!»