Филиппо Маринетти - Битва у Триполи

Гордитесь тем, что служите подушкой этим героям, кровавые телеги с маленьким деревянным сошником, связанным грубыми лианами, и восхищайтесь наконец силой наших огромных земледельческих гранат, которые в первый раз обработали вашу плодоносную землю, угрюмо усыпанную песком. Уади, чьи обильные воды мы сбережем большими плотинами, закончит работу наших сеятелей-карабинов, наших оросительниц-митральез!

Оазис сейчас же вонзит свои шпоры импровизированной зелени в завоеванную мнимую пустыню, которая покроется цветами и плодами.

Это для прекрасных салатов и славных розовых кустов граната вырыла большую дыру. Мы выроем еще другие… Мы посадим другие пальмы, передовых часовых, которые будут защищать новые ячмени, новые люцерны, стратегически расположенные друг за другом, против песков, возмущенных пылающим самумом.

Долго ли Восток, который мы только что завоевали, будет походить на того верблюда с глазами, завязанными грязным бельем, которого я видел с трудом ворочающего гудящий жернов в тошнотворных погребах, под тяжелыми гамаками паутин?!

Быть может?.. Я утешаюсь, однако же, думая о курице Бумелианы, которая, сидя на самой высокой ветке оливкового дерева, во время битвы, мирно роняла свое яйцо в фуру, полную шрапнелей!

Я хотел дать на столбцах «L’Intransigeant» обширное и подробное описание битвы 26-го октября, битвы получившей название Триполийской; я хотел это сделать потому, что эта битва, самая грандиозная и имевшая самое решительное значение, была также единственной из наших побед, которая, благодаря ряду специальных обстоятельств и ложных толкований, оспаривалась турецкой прессой и европейскими газетами, которые являются ее пристрастным эхом.

Турецкий генерал-аншеф атаковал в тот день наши траншеи с исключительными силами: две тысячи турок и почти шестнадцать тысяч арабов, из которых он потерял треть в бою и после поражения не смог сохранить в строю остальных.

У него был чрезвычайно искусный стратегический план, основанный на ненадежности наших аванпостов, рассеянных по фронту на восемнадцать километров. Его семнадцать или восемнадцать тысяч должны были, по теории вероятности, опрокинуть четыре тысячи человек восемьдесят четвертого пехотного полка, который, однако, выдерживал это нападение в продолжение четырех часов.

Воистину футуристическая доблесть наших офицеров и точность нашей морской артиллерии дали нам эту восхитительную победу, за которую мы особенно держимся, так как это единственный случай, когда турки пытались серьезно и с некоторыми данными для победы овладеть Триполи и отбросить нас к морю.

Потери врага исчисляются почти в пять тысяч человек. Наши были бы совсем ничтожными, если бы нам не приходилось сожалеть о смерти нескольких офицеров, павших в главном заходном движении.

На другой день после этой победы, генерал-аншеф Канева, резюмируя рапорты своих офицеров и совершив кропотливый осмотр траншей, счел свои силы еще недостаточными для того, чтобы покрыть фронт в восемнадцать километров, и приказал тотчас же эвакуировать Шара-Шат, предпочитая укрепиться на километр сзади, около могил Караманли.

Это не было оставление позиций врагу, который ведь был обращен в полное бегство.

Г-н Андрэ, из «Matin», который провел со мной первые ноябрьские ночи в этих новых траншеях, занятых славным Леонским батальоном 63-го пехотного полка, может подтвердить, что в наши многочисленные вылазки со взводом лейтенанта Вичинанца мы совершенно не встречали врага и нам попадались лишь незначительные самостоятельные группы арабов, которые бежали от нас, выстрелив пару раз.

Бунту оазиса был дан, в самом деле, решительный мат. Тем не менее, генерал-аншеф Канева решил, что, принимая во внимание запутанность и кривизну разбитых дорог, будет трудно разместить быстро войска во время боя, чтобы подкрепить часть фронта, атакованного неприятелем. Он предпочел подождать новые силы, которые шли из Италии, и сохранить за собой более сжатую, но более прочную линию траншей.

Победа 26-го октября побудила бы менее умного и хладнокровного генерала сделать блестящий и смелый жест. Совсем наоборот, со спокойствием великого полководца, генерал Канева укрепился на непоколебимых позициях, совершено не обращая внимания на европейские пересуды. Таким образом, не прослушав в турецких университетах курса bluff а, он преподнес очаровательный трамплин шумливым константинопольским уткам.