Филиппо Маринетти: Битва у Триполи

За тысячу метров от меня, вдоль зубчатой дюны, двигалась пестрая масса выгнутых крупов и грив, вся испещренная черными фесками. Моментами ее можно было принять за грабеж большого склада разноцветных шелковых тканей.

Поразительная, изумительная прозрачность атмосферы позволяла мне видеть, как на горизонте рыжеватая волнистость пустыни покрывалась серыми язвами и длинными колоннами черноватых насекомых, спокойные движения которых поражали и изумляли радом с ужасным, колеблющимся волнением шрапнелей.

Эти последние разрывались во множестве, в бесконечном количестве, в небесной лазури; о, клоуны, одетые в серебро, клоуны, открывающие свои объятия и прорывающие без устали и без передышки обручи дыма, один за другим, в этом звучном цирке!

Однако, тем временем солнце, еще невидимое на высоком плоскогорий Гебеля, кинуло свои первые лучи, два: из голубого и фиолетового золота, — на крышу смолистых облаков.

Оба луча, мягко склонясь, нежно опустились. За ними последовали другие, скользя, как нежные змеи, змеи из хризолита, на зернистую гущу арабов, с холма на холм.

Эти гибкие и пышные луч и мало-помалу становились музыкальными струнами свежей атмосферы и уже звенели и звучали под торопливым, поспешным пиччикато пуль.

Кто же, о, кто же так хорошо настраивал грубые шумы и взрывы сражения, кто соединил их с раздирающими и сладкими воркованиями африканских горлиц?

Огромная симфония переходила из минорного тона ночных ветерков в мажорное церковное пение пушек, которые вдруг, казалось, изрыгали и выплевывали солнце.

Когда я инстинктивно поднимал голову, я слышал, конечно, пули, но пули влюбленные, чье идиллическое щебетание примешивалось к чириканью воробьев на ветках. Никогда мое ухо не было более счастливым и внимательным, чем теперь, когда мне приходилось отличать настоящих птиц от иллюзорных.

Они щебетали взапуски на громком басе пушек. Необузданная пальба или приступ ястребов, которые дырявят ударами своих клювов дрожащую кору пальм?..

Не видя, мы мрачно чувствовали, как над нами и через нас, сильно задыхаясь, перелетали турецкие шрапнели. Наши глаза напрасно искали стальных мошек, которые оглушали нас своим жужжанием.

Сомнительное дыхание акаций окуривало битву. Душистые грезы фруктовых садов, которые спали там, у Триполи, счастливые тем, что зелены, сыры, жирны и теплы: эти сады отстраняют усталым жестом раздражающие пули мягкой мухогонкой своих пальм.

Тем временем солнце грызло во всю мочь вкусное и лакомое тело ярко-красных облаков, кости которых рассыпались на шафрановом Гебеле.

Наконец, вся заря вспыхнула, как гигантская пороховница, застыв в своем пестром, многоцветном взрыве, со своими меловыми осколками, со своими кровавыми глыбами, с багряными обломками стен; и все это — инкрустирование в вибрирующей атмосфере. И битва приветствовала зарю, грозно и мощно возвысив грандиозный голос своей полифонии.

Это был железный ураган. Множество циклонов прошло по пустыне. Небо покрылось чешуей, складками огней; небо четвертовано и разорвано миллионом молний и громов. Бесчисленные явления сияющих святых, вспыхнувших в своих внезапных ореолах!..

Это все батареи невидимой «Сицилии», без сомнения, качающейся перед зыбким пляжем Гаргареша, бросая через все мельницы на неприятельскую армию бесчисленные шляпы возбуждающего и зажигающего безумия.

Смотрите, вот одна из этих гранат! Слышите ли вы ее гибкие, звонкие скольжения в атмосфере? Она падает… с большой высоты, как тысячелетний баобаб, с лавиной всех своих железных плодов, трещащих на липком соке огня. Тут была желтая масса кавалерии. И ничего нет… Нет, смотрите, ее профиль моллюска выходит, выползает… Он лихорадочно рождает разъяренных змей. Тысяча черных клубков, бахромы и лианы жестов и криков… Под этой второй гранатой, Боже мой! какой вулкан! Это революция песков, которые восстали, образуя эбеновую колонну с вращающейся капителью. Но и она падает, но и она рушится в засаду сжатых и торопливых шрапнелей, которые взнуздывают свои красные удары кулаков… Куда исчезла масса пехоты цвета хаки? По крайней мере, больше тысячи человек! Двадцатая граната. Еще две! Вы их считаете?.. А эта?.. Еще! Еще!!! О, какая радость! Песок, страшно взрытый, выпрямляется, вскакивает, раздувая колоссальную наготу женщины; ее разорвавшиеся и лопнувшие груди, полные смолы, прикрыты веселящейся прической огня, который не успокаивается ни на минуту.